Изыде конь рыжь... - Kriptilia

то у Лельки, видите ли, ноги пледом не прикрыты. Цветочки, посеянные Владимиром во время давешнего разговора в библиотеке, распустились не ко времени.

Ягодки обнаружились в гарнизоне. Казарма была неуютной, со следами запустения – должно быть, пустовала с весны. Пахло внутри, как на съемной даче в первые дни: пылью и безлюдьем, но – две большие изразцовые печи протоплены, жаровни накалены, окна проконопачены. Не уют, но гостеприимство налицо – а оболтусу, шпане этакой взбрело в ушастую голову скандалить, – мол, полы не метены, дорожки не расчищены, сквозняк, и вообще, – совершенно не годится для жизни дам. Вот и ванные у вас тут, страшно сказать, общие, и далеко от комнат. Довел бедного капитана, провожавшего к казарме, до свекольно-помидорного цвета, одышки и рыка: «А ты тряпку, тряпку возьми... студент!» – и кабы одумался, извинился, – так нет же. Как это – ужин подают в офицерской столовой, вон там вот, внизу под горкой. Капитан вылетел вон, дверью хлопнул. Жаловаться побежал.

Из-за чего вышел шум на гражданской стороне гриба, Штолле так и не узнал – пригнали солдат разгружать технику, отойти от них он не мог, контейнеры, конечно, рассчитаны были, в том числе, и на аварии разной тяжести, но что не под силу Господу Богу, то под силу рядовому Иванову – и мышка, разбившая золотое яичко, наверняка служила в императорской армии... даже не важно, в какой.

Зато он первым увидел, что на дорожке возник, сложился из воздуха человек в зимней повседневной форме... и если сейчас это личинка, то вылупится из нее, следует ожидать, самолет. Тяжелый бомбардировщик, не менее. Князь-горыныч. А что? В кои-то веки кто-то будет соответствовать занимаемой должности.

А потом на порог ступила Анна Ильинична... и окружающее произведение бесшумно сменило жанр.

Пришлось выйти из облюбованной маленькой комнатки, обойти всех, включая украденных Владимиром сердитых математиков, всем сказать несколько слов и попросить проявлять терпение и понимание, а заодно и предоставить Анне самой договариваться с армейскими. Марика – особо, сугубо и трегубо. До повинного: «Анна Ильинична, я же как лучше хотел!» Как раз успела вовремя: пожаловал, в сопровождении пары офицеров и багрового капитана, сам хозяин здешних мест. Подполковник Ульянов Илья Николаевич – Анна о нем знала со слов Владимира. Очень большой мужчина, очень сердитый, очень усталый – и нужно было кровь из носу установить с ним дипломатические отношения.

Первым делом – извиниться за дурака Марка. Вторым – поблагодарить за гостеприимство и заботу. Представить дам. Представить остальных. Потом спросить, к кому обращаться за необходимым для обустройства быта и у кого узнать правила внутреннего распорядка, чтобы ненароком их не нарушить... вот инцидент и исчерпан.

И девица привела дракона в город на своем пояске, и немедля приставила его вращать колеса водяной мельницы, дабы заполнились городские водоемы. А казалось – ребенок ребенком. Ну – эй, осторожней, уф... – все к лучшему в этом странном мире. Станет Анна Ильинична пасти наше маленькое стадо, а потом, будем надеяться, заметит, какими глазами смотрит на нее дракон.

В офицерской столовой оказалось – нет света. Щит постигла некая неприятность, судя по начищенным лампам наготове – не первая, не последняя. От живого огня уют, домашнее милое изящество, основательность некочевого быта – и к месту были платье, уложенные уже не по-дорожному волосы. По пути Анна заметила: полк вскипает, словно котел с похлебкой, бурлит и плещется. Осмысленное, целесообразное муравьиное кишение успокаивало, забавляло, тревожило, как предпраздничная суета на улицах в прежние зимы. После отключенного уличного освещения в Петербурге полк сиял, сверкал, блистал рождественской ярмаркой.

- Я чем-то обидел ваших дам? – спросил владетельный князь после ужина обильного, горячего, но небогатого: каша с маслом да чай с хлебом и патокой. – Простите, если что, – мы тут... одичали изрядно.

- Не вы, Илья Николаевич... – Анна покусала губу, рассказала и о Лельке, и больше – о Марго, невесте брата-офицера. – Им трудно, понимаете?

Как тут объяснишь, что это, когда на каждый силуэт, на каждого краем глаза замеченного человека в форме сердце екает...

Слово за слово – и разговорились, о себе, о прошлом и настоящем. За беседой никакой мороз оказался не страшен, и Анна пошла посмотреть, как разгружают продовольствие, как грузят снаряды, как разворачивается и заново сворачивается хитроумный стрелковый комплекс, похожий на приляпанные поверх тягача соты, как устроен изнутри вагончик походного госпиталя – а все это жило, отдавало честь господину подполковнику, рапортовало, получало приказы, задавало вопросы. Муравейник противу всех законов биологии вертелся вокруг главного усатого муравья – большого, деловитого, внимательного к мелочам и людям.

Так едва не до полуночи гуляла – и гуляла бы и дальше, интересно ведь, и с новым человеком поговорить после питерского зимнего заточения в радость, и надо же с ним подружиться; господин подполковник поглядел на часы, опешил, проводил к казарме. Раскланялся, руку на прощание поцеловал. Краса и гордость русской армии, право слово.

***

Марк полагал, что дразнить платонически влюбленного в недостижимый предмет чувств молодого человека юным Вертером пошло и неоригинально; его все равно дразнили – и поскольку уж полночь близилась, а Аня так и не пожаловала, der junge Werther пребывал в легком раздражении, которое принимали за ревность. Сидели у него в комнате, завернувшись в принесенные с собой одеяла, при свечах.

- Как при Николае... – вздохнула Лелька.

- При первом, втором или третьем?

- С-с-т-очки зрения с-состояния властных с-структур разницы нет, – пожал плечами Андрей.

- Да вообще одно и то же. Царь Николай Среднестатистический! – Марк с трудом удержался, чтоб не передразнить «с-средне-с-статис-ст-ический». Он не знал, что труднее, идти рядом с Андреем или слушать его. Спотыкаешься и неловко