Пистоль и шпага - Анатолий Федорович Дроздов

егерей. Я тоже взял ружье со штыком и колол этим дрыном. Получалось плохо, у французов выходило лучше. Нас оттеснили в самый угол флеши, где уже методично добивали. Французы могли бы это сделать скорее, прикажи кто-нибудь из офицеров отступить и дать по нам пару залпов. Но они то ли остервенели от потерь, то ли рвались пустить кровь нехорошим русским, потому лезли в рукопашную. Мной тоже овладело безумие: достав раз штыком француза, я завопил и попер вперед. Вот тогда и получил укол в живот, который положил бы конец попаданцу, не придись острие штыка на часы. Я носил их снаружи мундира, прицепив цепочку к пуговице, дабы в бою не лазить в карман. Часам – песец, а я уцелел. Француза, напавшего на меня, приласкал прикладом подскочивший астраханец, мгновением спустя получивший штыком в бок. Я пристрелил его обидчика из карманного пистолета, о котором, наконец, вспомнил и отступил за спины егерей. И все равно – лежать бы нам мертвыми, если бы не Кухарев. Когда французы подошли совсем близко, он велел своим артиллеристам оттащить единственную уцелевшую пушку в тыл – не смог старик бросить столь любимое им орудие. Там его зарядили картечью и покатили обратно. Увидав, что французы ворвались во флешь, Кухарев счел, что защитники погибли, и выпалил внутрь укрепления. Картечь смела французов. Уцелевшие решили, что к русским пришло подкрепление, и бросились наутек. Тогда считать мы стали раны, товарищей считать…

Из полутора сотен человек, бывших под моим началом к моменту первой атаки, осталось в строю шесть десятков, да и те большей часть израненные. Погиб Голицын – в него выстрелили в упор. Разбитыми оказались три пушки из четырех. Вывезти их не было возможности – людям не потянуть, а упряжки разбежались. Мы занялись ранеными (французов просто прикололи, и я не стал останавливать обозленных солдат), и в этот момент к флешам подошло подкрепление. Я заканчивал бинтовать ногу егеря, когда сверху пала тень. Закрепив бинт, я выпрямился и увидел перед собой группу всадников в офицерских эполетах, двое из них – в генеральских. Один из генералов был лет тридцати на вид, второй – за пятьдесят.

– Кто здесь старший? – спросил пожилой генерал, с любопытством глядя на меня.

– Я, ваше превосходительство. Младший офицер командира отдельного летучего батальона егерей при командующем Второй армией, подпоручик Руцкий.

– А остальные?

– Поручик Голицын погиб при отражении последней атаки. Еще уцелел командир батареи шестифунтовых пушек прапорщик Кухарев.

– Вас, что, всего трое было? – удивился генерал.

– Так точно, ваше превосходительство!

– А людей сколько?

– Полторы сотни, считая артиллеристов.

– И вы отбили атаку французов?!

– Две, ваше превосходительство.

– Дела, – покачал головой генерал. – Никогда о таком не слыхал. Рота отбилась от полка. А вы, часом, не заливаете, подпоручик?

– Гляньте сами, – указал я рукой на груды тел у фасов. – В поле их лежит гораздо больше.

Оба генерала некоторое время обозревали результаты боя.

– Вот что значит русский солдат, ваше высочество, – сказал пожилой генерал молодому по-французски. – Кое-кто убеждает нас, что Бонапарта не одолеть. А тут рота остановила полк!

– Полагаю, у нее был отличный командир, – ответил тот, кого назвали высочеством. – Жаль, что погиб.

– А этот? – пожилой кивнул в мою сторону.

– У него крест военного ордена на мундире – явно из солдат. Не думаю, что такой мог построить грамотную оборону. К тому же офицер не станет перевязывать раны нижним чинам.

– Гм! – пожилой посмотрел на меня и перешел на русский. – Кто командовал обороной флеши, подпоручик?

– Я, ваше превосходительство.

– Почему не поручик?

– Так приказал командир батальона.

– Я вижу знак военного ордена на вашем мундире. Вы из нижних чинов?

– Нет, ваше превосходительство. Я получил его, будучи статским. Произведен в подпоручики указом государя.

– Постой! – он наморщил лоб. – Слыхал о таком: небывалый случай… Так вы тот самый Руцкий, что храбро бился в Смоленске и вышел из него последним?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Не удивительно, что вы отстояли флешь, – кивнул генерал. – Я сообщу о вашем подвиге светлейшему. Нас прислали вам на замену. Куда направитесь?

– В штаб Багратиона. Таков его приказ: сражаться до подхода резервов, а затем вернуться.

– Отчего у вас мундир порван? – спросил молодой генерал, которому, видимо, не понравились слова пожилого.

– Штыком ударили, ваше высочество, – сообщил я по-французски. – К счастью, угодили в часы, и все обошлось синяком, чего не скажешь о других. По образованию и прежней службе я лекарь, так что помогаю раненым. Полагаю это долгом христианина. Разрешите идти?

– Идите! – кивнул пожилой генерал, с улыбкой глянув на насупленного молодого…

– Знаешь, с кем ты говорил? – спросил меня Семен на обратном пути, когда я рассказал об этом эпизоде. – Командующим вторым корпусом генерал-лейтенантом Багговутом. А второй генерал – командир четвертой дивизии принц Вюртембергский.

– Барклай прислал их в подкрепление?

– Выходит так, – кивнул Спешнев. – Своих резервов у Багратиона, видимо, не осталось.

Хм! Так было и в моем времени. Но там Багговут воевал на южном фланге возле Утицы. Здесь же пошел к флешам – по крайней мере, силой одной дивизии. И сами флеши не захвачены. Что-то изменилось в этом мире…

Что конкретно, я узнал вскоре. Под Семеновской нам пришлось отбиваться от поляков, где Багратион получил пулю в грудь. Опасное ранение, но не смертельное, как в моем времени. Хотя и там генерала могли спасти, не вмешайся его дурной характер. Здесь я решил не давать ему шанса и влил в князя лошадиную дозу лауданума. Пусть спит. Армией ему все равно не командовать, так пусть живет. Помните, говорил, что собираюсь спасать Багратиона и, возможно, Сен-При? При штабе дежурили два моих санитара, получившие строгие инструкции. При ранении генерала перебинтовать, напоить лауданумом и везти к Виллие. Бессознательного генерала тот бы прооперировал. Не срослось. Багратион получил другую рану, а Виллие приехал в Семеновское сам, где и огорошил меня новостью.

Шагая в расположение батальона, я матерился, не сдерживаясь. Мать вашу, императорскую! Много раз и в самых похабных позах! Выдернуть офицера из боя ради каких-то мозолей! Ладно, я, но Виллие! Именно он в моем мире сумел организовать эвакуацию большинства раненых из Москвы, и те не погибли в пожарах. Да что ж это такое! Мозоли ваши вам в глотку!

Странно, но в этот миг я ощущал в себе двух людей. Один громко ругался, проклиная начальство, а второй тихо радовался. Тому, что покинет это поле смерти и не увидит более ни ядер, бьющих в живых людей и рвущих их на куски, ни окровавленных штыков французов, ни их злобных лиц. Ощущать такое было подло, но прогнать из головы эту мысль не получалось.

– Повезло тебе, Платон! – сказал