Физрук: на своей волне 3 - Валерий Александрович Гуров

разошлись. Мы вошли внутрь молча. Я не стал ничего говорить — не время. Хотя, признаться, думал, что после истерики у школы, связанной с завучем, этой темы будет не избежать. Но нет, моя сожительница молчала. Больше того, Аня стояла, отвернувшись, уставившись на панель с кнопками этажей.

Рекс занял позицию у двери, гордо держа в зубах свою палку — грязную, обгрызенную, но явно трофейную. Аня, вся в своих мыслях, даже не заметила, что пёс тащит с собой в квартиру кусок древесины.

Мы поднялись на этаж, и лифт, скрипнув дверьми, выпустил нас в полумрак подъезда. Аня полезла в сумку, ища ключи, но я не стал ждать — нагнулся и достал свои, те самые, что хранил под ковриком.

Девчонка удивлённо посмотрела на меня, потом перевела взгляд на коврик. Но вопросов задавать не стала — просто тихо выдохнула.

Я вставил ключ в замок, повернул. Дверь мягко щёлкнула. Первым в квартиру влетел Рекс, гордо держа в зубах свою палку, размером почти с него самого.

Аня прошла следом, всё так же молча. Видимо, решила, что мы с псом просто вышли прогуляться и теперь возвращались домой.

Я снял куртку, повесил её на крючок и отстегнул поводок. Рекс, не дожидаясь команды, сиганул прямиком в мою комнату и с довольным урчанием устроился на ковре грызть палку.

— Голодный, небось, как волк, — пробормотал я.

Не знаю, кормили ли его на тренировке, но ничего — скоро придёт доставка с сырой говядиной.

Я повернулся к Ане. Она стояла посреди коридора, не раздеваясь, не двигаясь, смотрела куда-то в сторону своей комнаты. Взгляд был тяжёлый, даже отрешённый. Переезд, похоже, накрылся медным тазом.

Аня наконец словно очнулась — коротко вздрогнула, словно возвращаясь из глубины своих мыслей. И, не глядя по сторонам, начала снимать сапоги. Только сделала это так, что у меня аж брови полезли вверх: не садясь, не расшнуровывая, а просто зацепила один носком за другой и, криво вывернув ногу, стянула обувь.

Замша хрустнула, и я мысленно поморщился. Знал ведь, как она всегда оберегала свои вещи. Эти сапоги девчонка протирала тряпочкой едва ли не после каждого выхода, сушила аккуратно на бумаге, а тут… Значит, совсем на душе паршиво.

Потом настала очередь куртки. Вместо того чтобы повесить её на крючок, Аня просто скинула куртку с плеч, и та глухо шлёпнулась на пол. Не разуваясь толком, она прошла на кухню, опустилась на табурет, даже не включив свет, и сцепила руки в замок у лба.

Через пару секунд раздалось беззащитное всхлипывание.

Я стоял в прихожей, наблюдая за всем этим, и понимал, что вечер предстоит длинный. Очень длинный.

Тихо вздохнув, я поднял её куртку, встряхнул, повесил на вешалку. Сапоги аккуратно подвинул к этажерке, чтобы не валялись посреди коридора.

Потом взглянул в сторону кухни. Плечи Ани подрагивали, лицо было спрятано в ладонях.

В отличие от Ани, я первым делом зашёл в ванну. Хотел хоть немного смыть с себя этот день: пыль, напряжение, остатки чужих эмоций, что налипли за сутки, как грязь после дождя. Вода стекала по лицу, холодила, и с каждым движением ладоней по щекам я будто приходил в себя.

Вытерся насухо, посмотрел на себя в зеркало — усталость в глазах… но жить можно. Из кухни всё ещё доносились всхлипы.

Что ж, похоже, у нас сегодня будет вечер психологической разгрузки. Только не для меня.

Я достал мобильник, открыл музыку и включил классику, проверенную временем.

— «Плачет девушка в автомате…» — запел Евгений Осин. — «Кутаясь в зябкое пальтецо…»

Отлично.

Я выкрутил громкость почти на максимум. Песня заполнила кухню. Я нарочно не делал звук тише: иногда лучше выжечь всё сарказмом, чем утонуть в жалости.

Поставил чайник. Пока он закипал, нашёл две кружки, достал чай.

Не глядя на Аню, спросил:

— Сколько сахара?

Ответ последовал не сразу. Она всхлипнула, вздохнула и едва слышно шепнула:

— Две.

Я молча положил две ложки, размешал, поставил кружку перед ней.

— Спасибо, — шепнула она.

— Ну и долго ты ещё будешь слёзы лить? — строго спросил я.

Аня вскинула на меня свои красные, опухшие глаза, полные ожидания. Она, видимо, ждала, что я начну утешать, скажу что-то вроде «всё будет хорошо», «он не стоит твоих слёз» и прочие банальности, которыми обычно прикрывают беспомощность.

Но я не был тем, кто гладит по голове. В таких ситуациях утешать — значит соглашаться.

А я не соглашался. Ни с её болью, ни с тем, что она считала эту боль оправданной.

— Понимаешь, Ань, — я опёрся ладонями о стол, глядя на неё, — если бы ты не узнала правду, ты бы и дальше жила в иллюзии. И чем дольше, тем больнее было бы потом. Так что не плачь, а благодари судьбу, что открыла тебе глаза.

Она всхлипнула, опустила взгляд в чашку, пальцы задрожали.

— Ты так говоришь… как будто тебе всё равно, — прошептала девчонка.

— Мне не всё равно, — пояснил я. — Просто я умею смотреть на вещи трезво. Жизнь не закончилась. Ты не потеряла ничего, кроме иллюзии. А это, поверь, не потеря, а освобождение.

Аня помолчала. Смотрела на чай, потом перевела взгляд на меня. В глазах мелькнуло что-то новое — не благодарность, нет. Сейчас она меня скорее ненавидела. Но мне показалось, что в её взгляде появилось понимание. Тяжёлое, даже болезненное, но честное.

Я откинулся на спинку стула.

— Вот и хорошо. Привыкнешь к мысли — потом поблагодаришь, — сказал я.

Песня Осина всё ещё звучала где-то на фоне. «Плачет девушка в автомате…». Да, звучало почти издевательски, но зато верно по сути.

Щёки Ани уже не блестели от слёз, взгляд был уставший, но в нём наконец появилась хоть какая-то осмысленность. Рыдания прекратились. Осталась просто девочка, выжатая, но не сломленная.

— Может, ты и прав, — согласилась она. — Только ты так рассуждаешь… а ведь у тебя никогда не было отношений, Вов.

Я не сразу сообразил, что она имела в виду.

— Это ты сейчас к чему? — спросил я.

— Ну… просто. Ты всё видишь слишком в чёрно-белом цвете. Как будто сам никогда не любил, — пояснила Аня и шмыгнула носом. — Неожиданно, что ты так глубоко мыслишь, а у тебя ведь женщины даже никогда не было…

Во блин… теперь я, значит, не просто бессердечный, а ещё и девственник по совместительству.

— Вов, я хочу остаться с тобой