Я – Товарищ Сталин 8 - Андрей Цуцаев

но жизнь привела его в разведку. «Море учит ждать, Зейдлиц, — говорил он, отрезая кусок колбасы ножом. — Но оно же учит, что ждать нужно с умом. Если просто сидеть, ничего не добьёшься». Ханс слушал, кивая, но его мысли были заняты. Он пытался понять, что знает Хансен, и как далеко заходит его доверие.

Рыбалка продолжилась, и Хансен, казалось, всё больше раскрывался. Он говорил о Берлине, о том, как город изменился за последние годы, как улицы наполнились новыми лицами, а старые друзья исчезли в водовороте политики. Он вспоминал, как в молодости проводил летние дни на реках Баварии, где вода была такой прозрачной, что видно было каждую рыбу. «Тогда всё было проще, — говорил он, глядя на озеро. — Не было столько глаз, следящих за тобой». Ханс кивал, но его мысли возвращались к документам, которые он фотографировал. Он вспоминал, как прокрадывался в архив во время обеденного перерыва, как его пальцы дрожали, пока он настраивал камеру. Каждый щелчок затвора был риском, но он знал, что эти данные могут спасти жизни.

К середине дня они решили попробовать ещё одно место — небольшой залив, окружённый густыми камышами, где, по словам Хансена, водились крупные карпы. Они собрали снаряжение и двинулись вдоль берега, пробираясь через заросли. Солнце пекло нещадно, и Ханс чувствовал, как пот пропитывает рубашку. Хансен, напротив, казался неутомимым, его движения были лёгкими, почти небрежными. Они устроились на новом месте, расставив удочки, и Хансен продолжил свои рассказы. Он говорил о старых коллегах, о тех, кто служил в Абвере ещё до прихода национал-социалистов, о том, как всё изменилось с тех пор. «Раньше мы знали, кто враг, — говорил он, глядя на воду. — Теперь враги повсюду, и не всегда понятно, где свои».

Ханс слушал, стараясь не выдать своих мыслей. К вечеру, когда солнце начало клониться к горизонту, окрашивая небо в алые и золотые тона, Хансен решил заканчивать. Они сложили удочки, собрали улов — десяток рыб, которые Хансен небрежно бросил в корзину, — и направились к машине. Обратная дорога в Берлин прошла в молчании, лишь гул мотора и шелест шин нарушали тишину. Хансен курил, дым поднимался к потолку «Опеля», а его лицо, освещённое последними лучами солнца, было непроницаемым.

— Хороший день, Зейдлиц, — сказал он, когда они въехали в город. — Надо будет повторить как-нибудь.

— Буду рад, герр полковник, — ответил Ханс.

Хансен высадил его у дома, и «Опель» исчез в вечерней дымке. Ханс вошёл в дом, чувствуя, как усталость наваливается на плечи. Дети уже спали, а Клара сидела в гостиной, читая книгу. Она подняла глаза.

— Как рыбалка? — спросила она, откладывая книгу.

Ханс поцеловал её в лоб, стараясь улыбнуться.

— Жарко было, но в целом неплохо, — сказал он. — Поймал пару рыб.

— Ты выглядишь уставшим, — сказала она тихо. — Всё в порядке?

— Просто день долгий и всё время на жаре, — ответил он, касаясь её руки. — Ничего страшного.

Той ночью, когда Клара спала рядом, Ханс лежал без сна, глядя в темноту. Слова Хансена о переменах, о верности, о грядущих событиях кружились в его голове. Он знал, что должен быть осторожен, как никогда. Один промах, один момент слабости — и всё, ради чего он жил, могло рухнуть. Но он должен был продолжать, ради Клары, ради детей, ради дела, которое он выбрал. Он закрыл глаза, представляя озеро, где они рыбачили, — спокойное, но полное скрытой жизни под поверхностью. Он должен был быть таким же: невидимым, неуловимым, всегда на шаг впереди.

* * *

Пока Ханс фон Зейдлиц лежал без сна в своей берлинской квартире, глядя в темноту потолка, в нескольких километрах от города, в заброшенном доме на окраине Бранденбурга, окружённом зарослями крапивы и старыми дубами, происходила другая встреча. Полковник Хансен, всё ещё в своей льняной рубашке, но с пиджаком, наброшенным на плечи, шагал по заросшей тропе, ведущей к ветхому строению. Дом, давно покинутый своими хозяевами, стоял на отшибе, его окна были заколочены, а стены поросли мхом. Лунный свет, пробивавшийся сквозь облака, отражался на разбитых стёклах, придавая месту зловещий вид.

Хансен толкнул скрипучую дверь, которая поддалась с глухим стоном. Внутри было темно, лишь слабый свет фонаря, стоявшего на полу, выхватывал из мрака облупленные стены и прогнившие доски. У дальней стены, в углу, где паутина свисала с потолка, стоял человек. Его фигура была едва различима в полумраке — высокий, в тёмном пальто, лицо скрыто тенью широкополой шляпы. Хансен закрыл за собой дверь.

— Ты опоздал, — сказал человек.

Хансен пожал плечами, вынимая сигарету из кармана и чиркая спичкой. Огонёк осветил его лицо, на котором читалась усталость от долгого дня, смешанная с привычной уверенностью.

— Дорога заняла больше времени, чем я думал, — ответил он, затягиваясь. Дым поднялся к потолку, растворяясь в темноте. — Но я здесь. Что ты хотел обсудить?

Человек шагнул ближе, его ботинки скрипнули по деревянному полу. Он остановился в нескольких шагах от Хансена, скрестив руки на груди.

— Зейдлиц, — сказал он. — Что ты о нём думаешь? На чьей он стороне?

Хансен выдохнул дым, его глаза внимательно смотрели на собеседника, не отводя взгляда.

— Зейдлиц? Он на нашей стороне. Я провёл с ним весь день — рыбалка, знаешь ли, располагает к откровенности. Он не подведёт.

Человек наклонил голову, словно взвешивая слова Хансена. Его лицо оставалось невидимым, но в его позе чувствовалась напряжённость, как у человека, привыкшего не доверять никому.

— Ты уверен? — спросил он. — Времена неспокойные. Гестапо роет глубже, чем обычно. Нам нельзя ошибиться.

Хансен кивнул, его пальцы сжимали сигарету, сбивая пепел на пол.

— Я знаю, о чём ты. И я знаю о Зейдлице больше, чем он думает. У него есть свои тайные дела, как у всех нас. Но я уверен — он не подведёт.

Человек сделал ещё шаг, его голос стал тише, почти шёпот.

— Тайные дела? Какие?

Хансен усмехнулся.

— Это сейчас не важно. Достаточно того, что я держу его под контролем. Он делает, что должен, и делает это хорошо. Когда придёт время, он будет с нами.

Человек помолчал, словно обдумывая услышанное. Он повернулся, глядя в тёмное окно, где отражался слабый лунный свет.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Но если ты ошибаешься, Хансен, это будет на твоей совести.

Хансен затушил сигарету о стену, искры упали на пол, быстро угаснув.

— Я не ошибаюсь, — сказал он твёрдо. — Зейдлиц — наш. А теперь скажи, зачем ты меня сюда вызвал? Не только же ради разговоров о нём.

Человек не ответил сразу. Он подошёл к фонарю, поднял его и направил