Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов

не заметил. Алексей — достойный человек. Золотой мужчина, каких поискать.

Она подняла на меня глаза, в них плескалось столько черной тоски, что я поперхнулся воздухом.

— Поздравляете? — тихо, с горечью переспросила она. — Да, он безупречен. И я люблю его, Григорий Пантелеич, видит Бог, люблю. И Катеньку он принял как родную дочь. Для нас этот брак… спасательный круг. Шанс вернуться в свой круг, перестать быть приживалкой, стать полноправной хозяйкой. Женой столбового дворянина. Любая другая на моем месте уже лишилась бы чувств от счастья.

— Но? — подтолкнул я, чувствуя подвох.

— Но я — не любая, — она всхлипнула, но тут же, по старой привычке, взяла эмоции в кулак. — Вы прекрасно знаете правила игры. Законная супруга дворянина, пусть и небогатого, не может стоять за конторкой. Не имеет права вести счета в ювелирной лавке. Это позор. Мезальянс. Скандал. Если я скажу «да» — я обязана уйти отсюда. Навсегда. Превратиться в домашнюю утварь. Сидеть в надушенной гостиной, принимать пустые визиты, вышивать бисером пасторали и перемывать кости знакомым.

Она сжала кулаки так, что побелели костяшки.

— Я сойду с ума, Григорий Пантелеич. Я взвою через месяц. Я не смогу. Этот дом, этот грохот, эта работа… я здесь дышу. Я привыкла решать вопросы, спорить до хрипоты, выстраивать логистику. Я чувствую себя живой только тогда, когда у меня приход и расход сходится. А там… там я буду просто женой. Любимой, уважаемой, но… пустой оболочкой.

Слушая ее исповедь, я ощущал, как внутри возникает двоякое чувство. В моем времени, женщина с ее талантами могла бы управлять транснациональной корпорацией, заседать в парламенте, лететь в космос. А здесь… Здесь умная, деловая, талантливая девушка вынуждена выбирать между личным счастьем и правом быть собой. Но таков этот век. И я даже не представляю как найти выход из этого.

— А если проигнорировать условности? — спросил я, понимая всю утопичность предложения. — Если остаться здесь? Жить как жили, плевав на мнение света?

Варвара горько, почти зло усмехнулась.

— Жить как жили? Вы хоть представляете, что обо мне шепчут по углам? Что я ваша полюбовница. Молодая вдова в доме богатого холостяка… Для света все ясно. Пока я была нищей приживалкой, работающей за кусок хлеба, на это смотрели сквозь пальцы — мол, нужда заставила. Но теперь… Теперь эти слухи — грязь. И эта грязь липнет к Кате. Как я буду выдавать дочь замуж, если за матерью тянется шлейф содержанки?

Она закрыла лицо ладонями, прячась от реальности.

— Я попала в капкан. Выйду замуж — потеряю себя, стану фарфоровой куклой на полке. Останусь — уничтожу свою репутацию и будущее дочери. Куда ни кинь — везде клин. Я должна сделать выбор, Григорий Пантелеич. И любой вариант этого выбора — предательство.

Глядя на сгорбленную фигуру Варвары, я внезапно уловил пугающую, почти мистическую рифму с лежащим на столе сапфиром. Передо мной сидел живой человеческий дуплет. Верхний слой — дворянский статус, любовь, внешняя благопристойность. Подложка — ремесло, работа, деловая хватка, ее истинная суть. Эти две несовместимые, разнородные части были склеены в одной личности, но связующий состав — социальные нормы и общественное мнение — высох и деградировал. Если попытаться соединить их силой, сжать в тиски обстоятельств — пойдет трещина. Если оставить как есть — жизнь развалится на куски.

Две враждующие стихии, которые необходимо удержать в одной оправе, вопреки законам физики и социума.

— Отставить сырость, Варя, — произнес я грубовато, намеренно избегая светской жалости. — Слезами горю не поможешь.

— А чем поможешь? — она шмыгнула носом, на секунду превращаясь обратно в девочку. — Против света не попрешь. Загрызут, заклюют.

— Против физики тоже, знаешь ли, не попрешь, — буркнул я, кивнув в сторону стола. — Но мы же пытаемся. Вон, лежит пациент. Тоже с характером. Тронь — рассыплется в пыль. А сделать надо, хоть умри.

Она проследила за моим взглядом. В ее заплаканных глазах сквозь пелену слез мелькнул интерес — тот самый, деловой, острый, за который я ее и ценил.

— И как? — спросила она, шмыгнув носом.

— Пока никак. Анализирую. Но одно знаю твердо: если лобовая атака не проходит, надо искать обходной маневр. Менять граничные условия задачи.

Я накрыл ее холодную ладонь своей.

— Послушай меня внимательно. Не давай Алексею ответ прямо сейчас. Возьми паузу. Сошлись на мигрень, на необходимость уладить дела, на ретроградный Меркурий — неважно. Тяни время.

— Зачем? — слабая улыбка тронула ее губы. — Вы что, новый указ Императору продиктуете? Разрешите дворянкам торговать селедкой?

— Я ювелир, Варвара Павловна. А ювелирная задача не имеет решения только в одном случае — если ювелир идиот. Я себя таковым пока не считаю.

Я говорил уверенно, излучая железобетонный оптимизм, но внутри скребли кошки. Я понятия не имел, как решить это уравнение. Я мог обмануть сопромат, мог придумать новый сплав или хитрую конструкцию оправы, но как взломать человеческую косность? Как заставить этот чопорный, застегнутый на все пуговицы мир принять то, что не укладывается в его прокрустово ложе? Да никак. Уж не мне ли не знать каково это быть не дворянином — и ведь я упорно стремлюсь получить это проклятое дворянство.

Однако сейчас ей нужна была эта ложь. Ей нужна была соломинка, чтобы не утонуть в отчаянии.

— Идите к себе, — скомандовал я тоном, не терпящим возражений. — Умойтесь холодной водой. Приведите себя в порядок. И не смейте себя хоронить раньше времени. Мы что-нибудь придумаем. Не обещаю, что получится, но постараться надо.

Она медленно встала. Поправила прическу, расправила плечи. Спина выпрямилась, возвращая привычную осанку. Кремень-баба, таких даже прессом не раздавишь.

— Спасибо, Григорий Пантелеич.

Она вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Я вернулся к рабочему столу.

Передо мной лежал треснувший камень, готовый рассыпаться от одного неверного движения. А в голове билась назойливая мысль о треснувшей женской судьбе.

Взяв авторучку, я снова склонился над чертежом. Нужно отрешится, решать проблемы по мере их поступление. Сейчас — сапфир.

За Варварой закрылась дверь, оставив в кабинете тяжелый, вязкий осадок безнадежности. Теперь нас было двое: я и стеклянный монстр на бархатной подушке. За окном выл петербургский ветер, швыряя в стекло горсти мокрого снега — настойчивое напоминание о том, что время утекает так же быстро, как тепло из этого проклятого старого дома.

Пододвинув ларец ближе к лампе, я уставился на сапфир. Треснувшая стекляшка ценой в одну голову — мою. Камень тускло поблескивал, и в этом мертвом мерцании читалась немая издевка: «Ну что, ювелир из будущего? Твои хваленые технологии здесь бессильны. Сдашься или рискнешь?»

Техническое задание звучало издевательски