Формула Бога. Возвращение - Юрий Витальевич Яньшин

он покряхтел и пожевал губами. — Чревато. Но нас, ангелов, все это устраивает. Мы живем, развиваемся, учим людей и учимся у людей сами. Происходит процесс конвергенции. Подтягивая людей до своего уровня, в морально-этическом плане, мы многое, в свою очередь, перенимаем у них в плане техническом.

Он встал с креслица, махнув рукой Захарии «сиди мол», медленно подошел к окну. Глядя в окно, не оборачиваясь, продолжал тихим голосом, постепенно его повышая:

— Нас, «природных», не считая шестикрылых, поначалу и было только горстка в несколько тысяч особей и с ними восемь архангелов. Да ты и сам помнишь. Это уж потом «обращенные» стали пополнять наши ряды. Смех, если кому сказать… Самому порой приходилось работать полевым, правда, без полного слияния, но зато без отрыва от основной работы. Днем с человеком, а как тот уснет, так сюда возвращался. Без малого тысячу лет спал вполглаза. Но работу наладили. А потом, вдруг, как гром среди ясного неба. Не ждал, не гадал. Перевод. Меня, когда из Византия, почти тысячу пятьсот лет тому, вслед за тобой, направили курировать «русский отдел», пока он еще не стал сектором, всё это очень задевало. Я ведь спервоначала сильно в обиде был. «За что, мол, понизили?! В такую дырищу сунули». Сам ведь знаешь, какая тут резня была? Обры, киммерийцы, славяне, скифы… Двунадесять языков. Какие уж тут заповеди?! Какое прогрессорство?! Тоже, навроде тебя, писал реляции, да прошения наверх, слезницы. А сверху только одно: «Вам-де оказано высочайшее доверие». И точка. Как сейчас молодые говорят: «no comment». Но мы выстояли. Нашли на кого опереться, в кого и куда внедриться. А в итоге что?! А в итоге, не прошло и семисот лет, как не стало Византия. Пропал, развалился под гнетом противоречий между слепым клерикализмом одной его части и безумной алчностью другой. Исшаял и растаял яко воск на Солнце. Хоть еще и существовал несколько столетий, но всем и без того было понятно, что ему неминуемо настанет карачун. В конце концов, сектор сначала упразднили до отдела, а впоследствии просто объединили с балканским. И понял я тогда, что воистину неисповедимы пути Господни! — многозначительно воскликнул он, опять тыча указательным пальцем вверх. — А ты меня тут пугать вздумал отделом молитвенных прошений. Мальчишка! — уже совсем миролюбиво присовокупил он.

— Да я разве умаляю ваши заслуги?! Знаю. С самого Древнего Египта под вами ходил, с перерывами.

— Да причем тут мои заслуги?! — отмахнулся Гавриил. — Ты вокруг посмотри! У нас хоть и «Шестой» по названию сектор, а по сути, давно уже стал «Первым» как по величине, так и по значению, оставив всех остальных далеко позади. Самый многочисленный. Куда там европейскому, африканскому или даже южно-азиатскому секторам. Я уж молчу про североамериканский сектор. Его вообще собираются раскассировать по другим секторам, за бесперспективностью. Даже «китайский», несмотря на то, что их там, на Земле, как маковых зерен на булке, и то, в подметки нам не годится, ибо нет в них того, что есть у нас — искры Божьей! Тот самый случай, когда количество так и не переросло в качество, — скептически сморщив нос, произнес генерал.

— И тут с вами не поспоришь — у нас самый большой приток «обращенных». Особенно в первой половине ХХ века, — с грустью в голосе согласился новоиспеченный полковник. Ему вспомнился трагический период, в результате которого их сектор существенно раздался в объемах.

Словно угадав мысли своего подчиненного, Гавриил, тоже с печалью в голосе начал и продолжил со все больше усиливающейся интонацией в голосе после каждой фразы:

— Ты только не думай, что я радуюсь этому обстоятельству, — насупился он. — Мне ведь, так же, как и тебе хочется, чтобы наш сектор рос не за счет таких радикальных методов и моря людских страданий. Думаешь, у меня не рвалось сердце при виде умирающих детей блокадного Ленинграда?! Или защитников Брестской крепости?! Или думаешь, я не отправлял рапорты в штаб-квартиру с просьбой об отправке на фронт в части ангельского спецназа?! Отправлял! Да так, что мне и писать их запретили специальным распоряжением! Меня вон, люди на иконках малюют то с веточкой, то с цветочком, а мне бы меч, как у Мишки! И чтобы гвоздить и гвоздить им супостатов наполы.

— Мне бы шашку да коня, да на линию огня… — явно кого-то цитируя, пробормотал Захария.

— Вот-вот, именно так, — не поняв колкости подчиненного, подтвердил Гавриил. — Но повторюсь еще раз. Не от нас сие зависит. Не от нас! — с нажим повторил он.

— Я все понимаю, товарищ генерал-лейтенант. Но согласитесь и вы, что приток «обращенных», в последние 50–60 лет, резко снизился, даже в нашем секторе. Я пока шел сюда к вам, много наслушался от встречных по этому поводу. А еще одного подобного расширения нашего сектора не переживем ни мы, ни люди. Для нас это будет последнее расширение перед кончиной, а для людей просто кончиной. Они просто закончатся, и нам не откуда будет черпать ни своих будущих сограждан, ни тем более свои будущие интеллектуальные ресурсы. Мы, хоть и долгоживущие, но не бессмертные. Пройдет еще десять-двадцать тысяч лет и самые старые из нас начнут умирать, элементарно превращаясь в песок. А от гибели, в результате катаклизмов или еще каких-либо несчастных случаев, так и вовсе мы не застрахованы.

— Это всеобщая тенденция. Люди стали более циничными и более эгоистичными в своей приземленности, — невольно передернув плечами, безапелляционно заявил старший ангел.

— Или в них закончилась пассионарность, — задумчиво закончил за шефа Захария.

— Ты тоже стал сторонником Льва Николаевича с его теорией пассионарного этногенеза?! Сейчас это стало модным течением.

— Да кое-что почитывал. Еще там. На Земле.

— Он сейчас выступает с лекциями на эту тему во всех уголках Рая. Обращенные и ангелы толпами слетаются, чтобы его послушать. Я тоже пару раз ходил. Занятный старикан, да и теория его весьма занятная. Сходи и ты. Поговори с ним. Может, вдвоем и придумаете, каких дровишек подкинуть в огонь угасающей пассионарности.

— Дровишек?! Хм-м… В этом что-то есть. Я подумаю об этом непременно.

— Вот-вот. Подумай. По глазенкам твоим хитрющим вижу, что в этом направлении у тебя уже давненько мысли шевелятся.

Захария потер в задумчивости гладко выбритый подбородок. Потом будто что-то вспомнив, вскинул глаза на шефа:

— Так как насчет моей просьбы?! Возможно ли отыскать какие-то методы и решения?

Брови шефа стали подниматься кверху чуть ли не к самой макушке. Если бы чуть-чуть и они вполне спокойно могли бы переместиться к затылку.

— Ах ты ж… мать твою! Едрит тебя в кандибобер! Я за каким…