Тверской Баскак - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

Вот теперь я понимаю и свое дурное предчувствие, и недавнее подспудное желание умчаться поживей.

Словно почувствовав мое сомнение, вновь всплыл недовольный скрипучий голос.

«Что ты не понял?! Я сказал тебе убираться и не вмешиваться! Этому человеку суждено сегодня умереть, и не твое дело встревать!»

Я слышу звучащую в словах ярость, и мне жутко не хочется злить всемогущего старца, но и бросить умирающего я уже не могу. За мной такое водится, то тихий, благоразумный, а то попадет шлея под хвост и наворочу делов, что и сам потом не рад.

Поднимаю жесткий взгляд на Калиду.

— Этот человек не бросил меня в степи одного в беде, и мне негоже оставлять его умирать без помощи. — Добавляю твердости в голосе. — Быстро грузите его на лошадь и уходим. Оторвемся, там и помощь ему окажем, если еще живой будет.

Оба, и Калида, и Куранбаса, почти в унисон вздохнули с одинаковым осуждающим значением, мол, хозяин барин, а затем все же спрыгнули на землю. Взгромоздив тело поперек седла заводной лошади, они приторочили его ремнями, чтобы не упал и посмотрели на меня, мол все, едем.

Утвердительно кивнув, я вскакиваю в седло и трогаюсь первым. Наш маленький караван выстраивается вслед, а в голове звучит голос старца.

«Ты сам выбрал свой путь! Считай, что наш с тобой договор отныне расторгнут. С сего дня ты здесь сам по себе и никогда в свое время больше не вернешься! Можешь делать все, что хочешь, но учти, реальность шутить не любит. Если пространство почувствует исходящую от тебя угрозу, оно тебя уговаривать как я не будет. Оно тебя просто уничтожит! Помни об этом и прощай!»

Эти слова прозвучали так буднично, да еще на полном скаку, что я по-настоящему еще не смог оценить весь ужас случившегося, как и всю громадность и безысходность потери.

Прижимаясь к гриве, я пытаюсь спрятаться в воротник от секущего ледяного ветра, а старческий, скрипучий голос, словно забыв что-то, появляется вновь.

«Да, вот еще что! Чтобы ты не считал меня совсем уж бездушным, я оставляю тебе все то, что уже подарил. Пользуйся, авось знание языков поможет тебе выжить!»

Глава 10

Под низким потолком чадит свеча, остро воняет потом, навозом и кровью. Хибара маленькая и тесная. Хозяева, бородатый мужик и баба с выводком из пяти зыркающих на нас малышей, сидят в противоположном углу. Между нами очаг, выложенный прямо на полу. Потрескивает огонь, разгоняя лишь подобие тепла. На лавке, у затянутого какой-то мутной пленкой оконца, лежит раздетый по пояс Турслан. Рядом с ним, прямо на земляном полу, стоит на коленях Калида. Копаясь кривым ножом в ране монгола, он в который уже раз кричит на Куранбасу.

— Ну куда ты светишь?! Куда?! — Подняв вверх разгневанный взгляд, он зло шипит. — На рану свети, я же не вижу ни хрена!

Я сижу у самого очага, закутавшись в шубу, и к ним не лезу. Во-первых, меня тошнит от одного взгляда на здешнюю хирургию, а во-вторых, мне поручено следить за хозяевами. Важно, чтобы никто не сбежал и чтобы мужику не пришло в голову схватиться за топор. Я хоть ему и объяснил, что нам ни добро, ни полон не нужен, что мы сами заплатим за постой, но кто его знает. Времена ныне неспокойные, чего ему нам верить.

Слышу за спиной, «дай иглу», и понимаю, что операция подходит к концу. Самое обидное, что мне глубоко все равно, выживет монгол или нет.

«А ведь из-за него я лишился возможности вернуться домой! — В какой-то тупой отрешенности спрашиваю я самого себя: — Зачем?! Ведь умрет сейчас Турслан, а он непременно умрет, потому что его хирургу даже в голову не пришло помыть руки, и что?! Во мне же ничего не дрогнет! Зачем я его спасал?!»

В этом-то и беда, я сам не могу понять, какого черта я так безрассудно дорого заплатил за жизнь этого чужого мне человека. По-настоящему я еще даже не осознал всей катастрофы. Была скачка, я жутко замерз, и сейчас в тепле у меня слипаются глаза, и я туго соображаю, но придет утро и…

«Лучше бы оно не приходило совсем, — бормочу я про себя, — лучше бы мне не просыпаться вовсе».

Действительно, все последние месяцы меня грела только одна мысль, что надо просто потерпеть, что пройдут еще восемь месяцев, и это затянувшееся издевательство закончится. А теперь… Что мне делать теперь?!

Все эти мысли грузят меня настолько, что я даже не слышу, как сзади подошел Калида.

— Эй, ты не слышишь, что ли меня?! — Он затеребил мое плечо, так что я вздрогнул и обернулся.

— Да слышу я все! Чего там?

— Закончили, говорю. — Калида повел глазами к лавке. — Очнулся он. Поговорить не хочешь?

Если честно, то сейчас я больше всего хочу, чтобы все провалились в тартарары, а я бы увидел свой старый диван в моей маленькой однокомнатной квартирке. Этого я, конечно, ему не говорю, а молча поднимаюсь и подхожу к лавке. Турслан Хаши лежит на животе, а на его спине красуется воспаленный шов, до предела обезображенный поистине уродливыми стежками. На иссиня-белом лице, воспаленные, красные прорези глаз излучают железную волю и жажду жизни.

Я молчу, а его рука едва ощутимо стискивает мою ладонь. Потрескавшиеся губы, еле шевелясь, выдавливают всего три слова.

— Бьярлалаа! Не забуду.

* * *

Пологий подъем тянется от левого берега Оки до самых стен Коломны. Отсюда, издали, крепость не смотрится грозной. Черные невысокие стены, островерхие башни, крыши придавленные шапками снега.

Я стою на высоком, противоположном берегу Оки и смотрю, как монгольская конница нескончаемым потоком выкатывается на лед реки. Колонны киевского и черниговского ополчения уже на другом берегу выстраиваются в четыре почти правильных прямоугольника.

«Пехота утоптала снег для конницы, — мысленно оцениваю тактику монголов, — по сугробам-то конница не поскачет. Низкорослые лошаденки вмиг завязнут по брюхо, какая уж тут атака. А так пешцы прошлись широким строем, утоптали все как следует, а потом уж и конница двинулась. Разумно!»

День стоит солнечный, морозный, и отсюда с яра вся картина как на ладони. Вдали, чуть ниже черных стен Коломны, строятся русские полки. Далековато для глаза, но различить все же можно. Центр заполняют плотные ряды пехоты, а по флангам традиционно строится конница.

Вспоминаю все, что я знаю о этой битве и пытаюсь определиться с расстановкой сил.

«В центре сто процентов владимирский городовой полк. — Напрягаю память, фокусируясь на деталях. — Сам Великий князь Юрий в битве