Сага о Головастике. Долгая дорога домой - Александр Нерей

Смекнув, что при включённом символе можно с ЭВМ не разговаривать, почти отважно нацелился на мерцавшую закорючку, а для того чтобы в месте прибытия не выглядеть салагой, не стал вытягивать руки вперёд и считать вслух.

Когда за пару шагов до стены зажмурился, волосы с мурашками в мгновение ока ошалели от радости и начали отплясывать Камаринского, после чего я собрался сказать себе «будь что будет», но почему-то произнёс на неведомом языке нечто похожее на заклинание:

— Ша-Ду-Са.

Был ли этот печальный выдох описанием характера моего настроения на незнакомой лингве или чем-то другим, в тот момент не имел ни малейшего понятия, и мне было всё равно.

Услышав хруст гальки под ногами, открыл глаза, увидел очередной диковинный пейзаж незнакомой планеты, и по единственной тропинке, убегавшей в заросли, определился с направлением турпохода. Затем удостоверился в отсутствии встречавших, остановился и взглянул на место из которого материализовался.

— Простой обрыв, а посредине каменная дверь с мембраной из прото, — прокомментировал вслух увиденный почти вертикальный откос безлесного холма с прямоугольным углублением у подножья, издали похожим на запечатанный вход в подземелье.

Хорошенько рассмотрев окрестности, предположил, что прибыл в место похожее на южные субтропики, только не у берега Чёрного моря, а где-нибудь по другую сторону Кавказа. Более засушливую и скромную относительно многообразия растительности. У меня даже появилось желание взобраться на тот диковинный холм и с высоты разглядеть новую планету, но я вспомнил, что должен вести себя не как ребёнок, а с достоинством землянина с максимальным уровнем допуска.

Собравшись с душевными силами, пошагал по тропинке в сторону чересчур густых, но низкорослых кустарников и уже начал рисовать в воображении, как встречусь с седовласыми инопланетянами и их атаманом Ротариком, то есть Бикмеюшкой. И вдруг вспомнил далёкое детство и то, как впервые услышал голоса Кармалии и Скефия, потом Амазодии, Кристалии и других миров.

«Интересно, а этот мир общается с человеками, как наши? С кем в последний раз так разговаривал?.. После Семалии был Май, который планета Сатиров, с его безжизненным кошмаром и спящим в оракуле Плутархом… Девятым… Стоп!»

Замерев посреди инопланетной тропки, осознал, что заблудился в своих воспоминаниях, как Никанор Затрапезный у Салтыкова-Щедрина в трёх пошехонских соснах.

— Какой такой Плутарх? Какой ещё Май с сатирами? — возопил вслух, не подумав о местном мире и утренней астре над горизонтом, но слава Богу мои восклицания остались без ответа.

В голове и без Плутарха все последние дни царил неприятный хаос, а тут ещё своя память смешалась с альтернативной, и, вместо стройных реминисценций о планете Нимф с пифией Клеодорой, возникли отчётливые и уж очень подробные эпизоды моего собственного приключения на планете Сатиров.

Там я точно знал, что нахожусь в зазеркалье, что какой-то вектор времени направлен куда-то назад, а юный и только что разбуженный мною Пифон по имени Плутарх в его девятом воплощении объяснял мне-недотёпе, что женщин-пифий не бывает, потому что они существа слабые и предсказаний делать не могут.

Мол, мрут дамы-пророчицы из-за переизбытка чувств от прямого общения с сыном Зевса. Мол, Аполлон был добрейшим паинькой и никогда ни за кем не гонялся, а совсем наоборот – Дафна преследовала бедолагу и добивалась его ответных чувств.

В доказательство своих слов Плутарх водил меня в запасники его оракульского музея и показывал статую совершенно голого Аполлона а-ля Бельведерского, которого я, недолго думая, замотал лоскутом гобелена и пригрозил разбудить мраморного Феба прямо посреди Пупа Земли, как местный ясновидец называл свой оракул.

Впоследствии я выполнил свою угрозу и сначала на берегу ручья воскресил Дафну-единорожиху, а потом она известным способом разбудила от мраморного сопора Бельведерского, благо к тому времени сатиры его уже вытащили из оракула на тамошнюю авеню и в три слоя приодели в цветастые тоги.

Пока изумлялся отсылкам к абстрактным картинам своей «двоюродной» истории, а моя авторская память озарялась всё новыми красками и небывалыми ценогенетическими приключениями, продолжал браво маршировать по тропе в сторону…

Ша-Ду-Са

В какую именно сторону шагал, тоже вспомнил и опять замер от ужаса, но теперь надолго. Другими словами, сам впал в сопор – в оцепенение, вялость и бесчувственность.

Или, как в учебнике, в глубокое угнетение сознания при сохранении рефлексов. Но я не был безучастен ко всему окружавшему, совсем наоборот. Окружавший мир напомнил мне, что неоднократно бывал здесь. И бывал не из праздного любопытства, а по самому что ни на есть важному делу.

— Ша-Ду-Са, — еле выговорил заклинание, оказавшееся адресом мира или, что скорее, именем места, где реально то, что нигде и никогда не возможно. — Точно. Сам же сюда попросился за своей…

Вовремя заткнувшись, признался себе, что понятия не имел зачем прибыл туда, где воочию видел апостола Павла ростом с двухэтажный дом, который стоял у ещё более высоких резных врат в самый настоящий Рай.

То, что апостол лицом и повадками был точь-в-точь дедом Пашей, а вокруг врат не было никакого райского забора, я помнил точно. И бесконечную вереницу странных человекоподобных светло-серых существ, стоявших гуськом и державшихся руками друг за дружку. Точнее, задние держались руками за плечи впередистоящих. Некоторая часть этих невиданных существ была с аккуратными прозрачными крыльями, но все они не имели ни глаз, ни ушей.

В памяти всплыло, как я обыграл и для лучшего запоминания заменил Ша-Ду-Са на За-Ду-Ша, но наличие у существ крыльев немного смущало. «Значит я здесь и за своей Душой, и за своим Ангелом-Хранителем», — объяснил себе, как можно спокойнее, но волнение от предстоявшей встречи подавить не смог.

Перед глазами была незабываемая картина с апостолом Павлом, на заре подменявшим апостола Петра, который брал за загривки пострадавшие от гордыни души, встряхивал их, отчего те прозревали, светлели до нестерпимо яркой белизны, и к ним возвращался слух. Они низко кланялись и, с одобрения деда Паши, сами проходили резные райские врата насквозь. Что происходило с Хранителями, нужна ли была им процедура прозрения и очищения, мне так и не вспомнилось.

Почему Павел по утрам подменял Петра, почему врата не открывались и почему души ослепли и оглохли от гордыни я тоже откуда-то знал. И про третьих петухов, и про ключи от рая, и про самокритичные души, считавшие себя недостойными рая, а потому скитавшихся по окрестностям, пока не оглохнут, не ослепнут и не собьются