Александр Афанасьев - Врата скорби (Часть 2)

– Батя мой на Преображенском лежит – огрызнулся Митяй – что до жизни моей, то ничего вы о ней не знаете. Ни хрена, ясно! Ваше дело – ловить наше – огрызаться.

– Не знаю – легко согласился Волков – а ты расскажи. Сможешь?

Недалекое прошлое.

Одесские гешефтмахеры

Порт – Одесса, Среднефонтанская

22 апреля 1949 г.

Ну, что ты смотришь, на меня, без интереса

Имей терпенье, и дела пойдут на лад

Не нужно много говорить, скажи: "Одесса"

И я уверен за хороший результат

Порт – Одесса…

Уже совсем стемнело. В бархатисто-черной мгле южной одесской ночи, в ласковом пространстве бытия – искрящимися желтыми шарами висели уличные фонари. Переливались огнями вывески ночных заведений, одна другой краше. Город отходил ко сну – но отходил ко сну не так, как многие другое города южнее: вдруг раз – и на улице почти никого нет, и хорошо – если черное пространство улиц не меряют шагами комендантские патрули или султанская ночная стража. Одесса отходила ко сну медленно и постепенно, и кто-то уже спал и видел сны – а кто-то избавлялся от лишних денег в знаменитых одесских кафе-шантанах, которые получше иных парижских будут.

А кто-то думал, как ему жить дальше…

Митька – вор ехал в старом, подрагивающем на стыках, позвякивающем старыми, толстыми стеклами вагончике, считающем в ночи фонтаны – и думал, как ему жить дальше. Он был вором. Настоящим, идейным, выбравшим профессию воровства не по причине бедности или от отчаяния – а сознательно противопоставив обществу свой лихой и непокорный нрав, которому препятствовать не смей. Он сознательно выбрал эту дорогу и этих попутчиков, он ни разу не залетал со времен малолетки – но всегда вел себя честно по отношению к другим блатарям, с любого своего гешефта отламывал четверть в общак, на грев зоны и тех, кто там находится, на общие дела. Он чтил кодекс вора как свое, святое, никогда не служил в армии, не имел никаких дел с полицией помимо уголовных, платил карточные долги, не злоупотреблял спиртным, никогда не отказывал в помощи обществу, буде оно попросит.

Тогда почему его попытались убить?

Он задал вопрос именно так – почему. Не "за что" – это глупый вопрос. На одесском кичмане на вопрос "за что?" били подсвечниками. Все они понимали – есть за что. Каждый понимал. Но вот "почему?". Закон един для всех, от пахана до последнего шныря, и каждому – придется ответить за беспредел перед судом равных. Рано ли, поздно ли- но придется, без этого никак. На этом стоит их мир, их общество. Любой, самый высокий – лишь первый среди равных.

За спиной – остался разгромленный притон и три трупа, изрешеченных пулями. Старый Опанас, хозяин притона, его сын, и еще один. Митяй знал – его звали Володя, и голоса на сходняке он не имел. Потому что был убийцей, душегубом. В этом – особенность российского блатного мира. Щипачи, фармазоны, хипесники – все имеют право голоса. Душегубы – нет. Даже те, кто обращался к их услугам – презирали их.

Итак – почему?

Он прокрутил в голове события последнего времени, рискуя понять, почему. За ним – не было ничего такого с тех пор, как они набздюм,[37] с Володей Лысым – вынесли хату одесского коллекционера, профессора Гозмана. Профессор права Гозман – та еще тварь, с одной стороны – профессор права, известный, уважаемый, а с другой стороны… Известный по всей Одессе решала, к нему – по всем делам деловые катят. Половина судей в городе у него на подсосе, другую половину – он чем-либо шантажирует. Чем? А хотя бы тем, что у него в университете – настоящее б…ство делается. Подбирают девок, развращают их, потом, уже с дипломом – подсылают в суды. Помощниками судей, секретарями присяжных там. Понятное дело – судьи тоже люди, в основном мужики, работы много, семьи иногда неделями не видят – потемну пришел, потемну ушел. А тут под боком – помощница, смазливая и на все согласная, почти гимназисточка. Дальше – кого на деньги сажают. Кто покрепче с теми хлеще – фотография под нос, заявление об изнасиловании. Хочешь не хочешь – пляши, с..а! Но все это – дела красные, община – к этому никакого отношения не имеет и иметь не может. Смешно даже думать, что тот же Мойша Толстяк даже за один стол сядет с этим… подсосом. По всем раскладам Гозман – ни кто иной как цветной. С..а. И тот из блатных, который с ним будет дела мутить – есть ссученный.

Эх, ну и хата у него была. Профессор где-то на взморье резвился, с очередными пассиями, обкатывал. А они таскали, таскали – потом Митяй почесал в затылке и говорит – слышь, Лысый, ты не греби все подряд, бери поценнее и поменьше. Места ведь в машине не хватит.

Конечно, сразу сдавать они не стали – что, дураки что ли? Заныкали в катакомбы, в одно им известное место. Обернули, как следует, чтобы картины не промокли. Пара месяцев отлежится, хипеж спадет – потом отправят пану Дурману в Варшаву. А тот – уже переправит за границу – Рим, Париж. Им заплатит сразу – примерно половину от оценочной стоимости. Это справедливо – ему тоже продавать. С такого скока – можно и на покой уходить.

А вместо этого… душегубом стал уже он.

По понятиям – старым, еще прошлого века – вор не должен брать огнестрельное оружие в руки вообще. Оружие вора – нож, это пошло еще с давних времен, с конокрадов и торговцев – офень. Теперь это, конечно устарело – но предъявить могут. Если будет кому – трое уже легли, а он стал душегубом. До этого, несмотря на свои навыки – он никогда не убивал, никого, даже ментов. В воровской среде – каждый специализируется на своем, и честный вор – убивать не станет, только если по приговору сходняка.

Получается – его приговорили?

Нет. Опять не получается.

Чтобы его приговорил сходняк – его должны были пригласить на разбор и кинуть в лицо предъяву как гаду. Он вор и член общины, никто, даже смотрящий по Одессе – не справе распоряжаться его жизнью, если попробует – ему самому за это правилку сделают. Никакой предъявы не было, только разве если он был совсем пьяным. Да и не пил он, и не пьет. И никакие разборы – пьяными не проводят, за пьяный разбор любой авторитет его проводящий – по ушам получить может.

Беспредел?

Всякое могло быть, в том числе и беспредел. Беспредела полно, многие малолетки – канают по конкретному беспределу, только по первой ходке – начинают понимать, что к чему, примыкают к обществу, признают его законы. Но нет. Володя еще мог лететь по беспределу – но не старый Опанас. Он человек известный, содержит малину. Ни один блатной – к нему не пойдет, если про него будет известно, как про гада.

Тогда что? Что?! Что могло заставить почти семидесятилетнего старика – схватиться за обрез. И куда идти теперь?

Тренькнув, трамвай вывалился из-за поворота – и тут Митяй увидел их.

Они стояли странно – двумя парами. На точно выверенном расстоянии друг от друга – нацеленные на переднюю дверь трамвая и на заднюю. Серые длинные плащи – скрывают обрезы или того хуже – автоматы. Митяй бросил взгляд в другую сторону – там едва тлели огни какого то автомобиля, припаркованного носом в сторону Губернаторской. Ясно дело, их машина – она увезет этих упырей, когда дело будет сделано…

Вагоновожатый начал тормозить, не видя опасности…

Не дожидаясь пока трамвай остановится – Митяй выхватил револьвер, трижды саданул в стекло и сиганул в ночь. Синхронно ринувшиеся в трамвай ангелы смерти, с выхваченными из-под плащей автоматами – ворвались в салон, когда Митяя там уже не было и потеряли время. Водитель, не понимая, что происходит, выскочил из машины как раз для того, чтобы получить три пули почти в упор и упокоиться навеки. Митяй рыбкой скользнул в просторный салон старомодного Паккарда, переключил передачу и вслепую, под градом автоматных очередей – рванул с места. Сзади – бесновались потерявшие транспорт ликвидаторы: они не только не смогли выполнить заказ – теперь у них было не на чем скрываться от полиции. Которая должна была выехать на стрельбу с минуты на минуту…

Машину – Митяй бросил где-то в районе девятого фонтана. Это и в самом деле был Паккард, с заказным кузовом, машина совсем даже не дешевая. В бардачке – нашелся Кольт 1911 с тремя запасными магазинами к нему и двумя пачками патронов, одна из которых была початая, в багажнике – рулон брезента. По-видимому, для него. Митяй хотел кликнуть извозчика, но передумал – мало ли кто за ним охотится. Перезарядив револьвер и сунув за пояс непривычный, мощный автоматический Кольт – направился в сторону Губернаторского сада…

До арнаутского притона – его так называли, что хозяин был арнаут (правда, давно это было, но в Одессе все помнят) – он добрался уже глухой ночью. Дверь не открывали, пришлось как следует пнуть ногой. Наконец, появился здоровенный лысый битюг – татарин.[38]

– Чего надо? – он улыбнулся типично восточной, лукавой и глумливой улыбкой – чего хочешь? Кого ищешь, кого не терял.