Писатель: Назад в СССР 2 - Рафаэль Дамиров

сходила с ума, потом принялась сбивать с толку милейшего Савелия Викторовича, потом опять перекинулась на меня, теперь вот сияет глазами на латыша. Меня же как будто и рядом нет. Нет, я только буду рад, если она найдет себе мужа. Если уж с высшим образованием не задалось. Не все же ей жить в нашей квартире на птичьих правах. Выйдет за рижанина, лет через пятнадцать окажется в Европе. И я познакомил их безо всякого зазрения совести.

— Ну как, концерт удался? — подмигнул я «импресарио», наливая ему из графина, что стоял на столе.

— Да, более чем, — кивнул он. — Вы же собственными глазами видели, какой успех!

Я, конечно, имел в виду чисто финансовый итог, но уточнять не стал. Вдруг это и впрямь будущий жених Наденьки? Не отпугивать же зятька, а то подумает, что я сразу ему в карман заглядываю.

— А вы надолго в Ригу? — спросил Лиепиньш, обращаясь, главным образом, к моей спутнице.

— Завтра вечером улетаем, — ответил я.

— Жаль, — поскучнел Роберт.

— Мы люди занятые, — продолжал я, потому что Надежда лишь молча млела. — Без Надежды Васильевны, например, сорвется спектакль.

— А вы актриса? — обратился латыш к моей кузине уже напрямую.

— Нет, что вы! — смутилась она. — Я костюмер!

У «импресарио» вырвался вздох облегчения. Забавно. Видать, он опасался, что актриса за него не пойдет, но я не дал ему расслабиться.

— Правда, она недавно снялась в одном фильме, — заверил я, перекинув ногу на ногу. — Вместе со мною.

Это была чистейшая правда, но звучала она слишком уж хвастливо.

— А вы актер? — уточнил Лиепиньш.

— Да, — честно ответил я. — А еще поэт и писатель.

— Владимир Семенович! — вдруг окликнул Высоцкого Роберт.

Великий бард обернулся, что-то сказал своим собутыльникам, поднялся и подошел к нам.

— Добрый вечер! — сказал он, присаживаясь на свободный стул.

— Вот, Владимир Семенович, ваш коллега! — отрекомендовал меня «импресарио».

— В самом деле? — спросил поэт.

Вышло всё-таки не очень удобно, но и отнекиваться было совершенно ни к чему.

— Я работаю в журнале «Грядущий век», литсотрудником, — сказал я. — Совершенно случайно познакомился с Мякиным, и он взял меня на главную роль в своем новом фильме.

— Как же я сразу не сообразил! — воскликнул Высоцкий. — Вы — Краснов!

Со всей присущей мне скромностью я кивнул.

— Мне о вас Настя Трегубова говорила, — продолжал бард.

Вот оно как! Интересно — что?

— Я польщен, — буркнул я.

Вновь заиграла музыка, и Лиепиньш пригласил Надю потанцевать. Мы с Владимиром Семеновичем остались наедине.

— В самолете вы мне сказали — берегите себя, — совершенно серёзно проговорил он. — Что вы имели в виду?

Этим вопросом я был застигнут врасплох. Я-то думал, бард давно забыл о моих словах. Выходит — что нет. Что я ему теперь мог ответить? Начни я выкручиваться, собеседник заподозрит меня в неискренности, а этого нельзя допустить, если я хочу, чтобы он прочитал мою книгу. Внутренний спор не утихал. В конце концов, почему Мизина я уберег от неприятностей, а Высоцкого — не должен! Если я ему солгу, то потому всю оставшуюся жизнь буду чувствовать себя виноватым. И я решил рискнуть сказать великому русскому поэту правду, понятное дело, в форме шутки и улыбаясь.

— Есть у меня один роман, где в качестве одного из героев должен был выступить музыкант. Бард, песенник… — я наигранно вздохнул. — У моего замечательного героя сложилась такая судьба, что я решил, что обязан его убрать из книги. Слишком острую душевную боль доставлял мне этот образ.

— Почему? — заинтересовался Владимир Семенович, показав людям со своего стола, что через пару минут вернется. — И причем тут я?

Как ни удивительно, слушал он меня очень внимательно. И я без пауз продолжил:

— У моего музыканта была трагическая судьба, увы. Когда же я увидел вас, просто вспомнил об этом герое, которому теперь не суждено ожить на страницах книги. Ну и сказал вам… вы ведь тоже бард и музыкант.

— И что же с ним стало?

— Он слишком много пил, — я пожал плечами — А в одна тысяча девятьсот семьдесят восьмом, при попытке избавиться от похмелья, врач Таганки сделал ему укол морфия… И мой замечательный герой подсел на наркотики. В итоге, двадцать пятого июля тысяча девятьсот восьмидесятого года, у него случился инфаркт миокарда. И врачи… не смогли ему помочь, увы. Очень много людей там страшно переживало.

Владимир Семенович посмотрел на меня так, будто я сам дьявол и предложил ему продать бессмертную душу. А потом усмехнулся.

— Лихо у вас сюжет закручен! Я сам несколько раз уже похоронен, — сказал он, — несколько раз уехал, несколько раз отсидел, причем такие сроки, что еще лет сто надо прожить… Одна девочка из Новосибирска меня спросила: «Правда, что вы умерли?» Я говорю: «Не знаю»…

Он рассмеялся, похлопал меня по руке, поднялся и вернулся к своим друзьям. Тем более, что другие участники товарищеского ужина продолжали посматривать в нашу сторону. Я тоже поднялся, подошел к кузине и ее партнеру. Надя посмотрела на меня сердито.

— Я пойду к себе, — только сказал я. — А вы развлекайтесь… Роберт, надеюсь, ты будешь джентльменом, иначе… сам видишь.

Показав ему тяжелый пролетарский кулак, я покинул ресторан. Мне и в самом деле больше нечего было здесь делать. Рукопись меня ждет. Это моя главная работа и забота. Кузину я оставил среди людей интеллигентных — надеюсь — так, что ничего, пусть повеселится. Я поднялся в номер и снова сел к столу, на котором меня ждала начатая рукопись. С десяток минут я сидел, задумчиво глядя на последние строчки написанного часом раньше абзаца, а потом продолжил:

'Неуверенно тренькнул будильник.