«Злой гений» Порт-Артура - Герман Иванович Романов

живым еще можно. Просто каждый должен выполнить долг до конца — вы, я, офицеры, стрелки, канониры. А вон те его уже исполнили — погибли в бою! Вот и все!

Фок поднялся на ноги, Кузьмич приспособил ноющую руку на «косынку», завязав на шее концы узелком, подтянул рукав кителя. И набросил на плечи уже почищенную генеральскую шинель с характерными красными отворотами. АИ попытался поддержать пошатнувшегося Александра Викторовича по руку, но тот недовольно отпихнул денщика. Обвел взглядом лазарет, где делали перевязки — он был заполнен запахом крови, истерзанной плоти, страданий и смерти. В углу огромная куча обрывков нательного белья, окровавленного обмундирования, фуражек и сапогов. А вот шинелей не было — к лазарету безостановочно подъезжали повозки и раненных спешно увозили на станцию, там стояли три поезда для их транспортировки в Порт-Артур и Дальний. В первом имелись госпитали, а во втором была самая хорошо оборудованная больница на всю Маньчжурию, с европейскими врачами и персоналом, а также санаторий, что тоже мог принять раненых.

И покачал головой еще раз. Повозок для транспортировки раненых солдат едва хватило, хотя он заблаговременно приказал их реквизировать у китайцев, зарезервировав двойное комплект. Никак не ожидал, что обстрел корабельной артиллерией полевых позиций окажется настолько действенным. Японские корабли стреляли по всему, что видели и не видели, такой канонады и на фронте редко приходилось слышать, только когда артиллерийские дивизии прорыва за спиной становились. Но там пушки чуть ли не колесо к колесу стояли, включая «сталинские кувалды».

Город Бицзыво был разрушен и горел, причем японские снаряды при попадании давали ядовитый зеленоватый дым и сильный жар с пламенем, в сочетание с мощным фугасным взрывом. Да и все селения по побережью перестали существовать — будто огненное цунами прошло.

— Что за хрень?!

Фок наклонился и поднял с утрамбованной земли толстый стержень, с окровавленным острием. Он походил на арбалетный болт, только более тяжелый и увесистый.

— С кораблей стреляли, — равнодушно произнес врач, и пояснил. — Ногу пришлось ампутировать, но уже не спасли — от большой потери крови умер. Жаль солдатика, все маму поминал.

— Живых жалеть нужно — им еще воевать и воевать, — бросил Фок и вышел из фанзы. В голове, как костяшки счетов, хладнокровно проводился подсчет потерь. Формула простая — на трех раненых солдат в обычном бою приходится один убитый. С двух полков тысяча получается, да убитых три с половиной сотни, не меньше. Если артиллеристов добавить, то на круг можно полторы тысячи кровавых потерь положить.

Много?!

Вполне терпимо для долгого боя потерять из семитысячного отряда больше 20% личного состава, каждого пятого. В сорок первом году дивизии за день сгорали как свечки, но вот в конце войны за такую убыль по голове не погладили, по ней надавали бы крепко и с командования могли снять. Недопустимы такие потери, ведь в большей массе гибнут те, кто ведет бой. А если послезавтра японцы надавят, то придется горестно восклицать вслед за царем Пирром его бессмертное высказывание.

— Где японцы еще держаться?

Выйдя из фанзы, Фок задал вопрос поджидавшему его старшему адъютанту капитану Романовскому, стоявшему рядом с коляской — время автомобилей для генералов настанет только через десять лет, с началом мировой войны. А пока лошади есть главное перевозочное средство вне железных дорог, автомобили еще редкость несусветная.

— У «хунчи» зацепились, — выговорить длинное китайское название никто из русских офицеров не мог, а потому «прилепили» сокращенное название. — Пара рот в фанзах за мысом оборону заняли, дерутся яростно. Полковник Савицкий собирается их штурмовать, а то завтра японцам будет легче за берег зацепиться, и десантом поддержать…

— Ерунда, на море взгляни! Транспорты и крейсера от берега отходят, шторм приближается, а это на сутки! Так что торопиться не стоит — мокрые и голодные, да еще дождь пойдет и станет совсем холодно, они к утру сами вымерзнут, и вся ярость пройдет.

— Корабли их обстрел давно прекратили, — пожал плечами Романовский, — действительно шторм будет, какая тут высадка.

— В полк поехали, а там и посмотрим как «хунчи» эту брать, — при помощи адъютанта Фок уселся на сидение, рядом присел адъютант, и возничий тронулся, прикрикнув на двух сытых лошадок. Десяток казаков конвоя окружил коляску, в своих мохнатых папахах забайкальцы выглядели весьма импозантно. Всего в подчинении пока был один взвод, так и мало их было в Квантуне — всего одна сотня, и та в конвое Стесселя.

— Побили китайцев множество. Как обстрел начался, они отовсюду побежали, а японцы по ошибке по ним стрелять начали. Пометались со стороны в сторону, вот их заметили и накрыли.

Романовский показал на лежащие вдоль обочины тела в характерных синих халатах — их было несколько десятков — стариков, мужчин, женщин, детей. По всей видимости, накрыло беглецов у дороги, но тела просто оттащили в сторону, чтобы не мешать проезду.

Фок только стиснул зубы, промолчал. Александр Викторович не понимал, что с ним твориться, откуда появилась непонятная жестокость. В смерти этих несчастных виновен именно он — приказал не выпускать с фанз местных жителей до начала боя. Именно по ним начали стрелять японцы — слишком лакомая цель в виде бегущего «неприятеля». И снаряды, которые убили сотни ни в чем неповинных китайцев, не достались русским солдатам — а это снизило потери среди стрелков.

И в сердце сейчас не было ни жалости, ни покаяния, одна лишь суровая целесообразность, вызванная войной. И еще расчет на то, что неоправданная жестокость японцев, которую те проявили десять лет назад, и сейчас показали свое истинное отношение к китайцам, вызовет ответную ненависть к самураям. А, значит, более действенная поддержка русским будет обеспечена. Один голый расчет — словно лед в сердце появился.

В стороне слышалась ожесточенная ружейная стрельба, донесся выкрик «банзай» и громыхнула пушка. Там продолжался бой, над головами свистели пули, но на них никто не обращал внимания — как-то все быстро к этому привыкли.

Адъютант продолжал громко докладывать, с детским восторгом в горящих глазах, чуть ли не ногой притоптывая:

— Набили больше трех тысяч японцев, ваше превосходительство, на пять верст такое зрелище протянулось! Тела подсчитывают, потом китайцы похоронят. И трофеи приказано все собрать!

Романовский обвел рукою прибрежную полосу, буквально усеянную телами убитых солдат в синих мундирах с гамашами. Набегающие волны выбрасывали новые трупы — сколько японцев погибло от шрапнели и пулеметов, никто не знал, ибо все они утонули, и теперь море начало отдавать принесенные в