Лихолетье - Евгений Васильевич Шалашов

и попытался вскочить, но пан Казимир был готов – ударил хозяина рукояткой чуть выше виска, и тот обмяк. Здоровяк растянулся по полу, а пан вытащил заготовленную веревку и сноровисто связал мужика.

– Гдже злато та сребро?

– Да пошел ты!.. – выкрикнул хозяин, будто плюнул.

– Кралю держи! – приказал атаман Сергуне, пнув мужика в грудь. – Значит, москаль, бабу тебе не жаль? – улыбнулся пан Казимир. Повернувшись к женщине, разорвал на ней сорочку и, нарочито медленно потрепал красивую грудь: – Добра жинка! Не жаль, коли коханую на твоих глазах имать будут?

– Ничо, в бане отмоется, в церкву сходит. А тебя, лях поганый, самого раком поставим! – отозвался мужик, злобно сверкая залитыми кровью глазами.

– Ну, как знаешь! – хмыкнул пан. Засмотревшись на пышное тело, пропустил мимо ушей оскорбление. Не выдержав, уронил бабу на лежанку и стал задирать подол… Хозяйка билась так, что два здоровых мужика едва сумели ее удержать – а может, не удержали бы, но Сергуня ударил бабу кулаком в живот, и та задохнулась от боли. – Хошь, москаль, жинку безухую? Вначале ей уши отрежу, потом – за щенков возьмемся, – кивнул на стенку, за которой спали дети. – Гдже злато-сребро сховал?

Мужик дрогнул. Посмотрев в глаза ляха, попросил:

– Детишек отпусти, покажу…

– Э, москаль. Хитрый, да? – улыбнулся пан Казимир. – Я отпущу, а ты молчать будешь? Нет уж, вначале скажи.

– Я скажу, а ты нас прирежешь? – сквозь слезы ухмыльнулся мужик.

– Зачем резать? – искренне удивился пан Казимир. – Умный волк всю скотину в стаде не режет, а по одной берет.

– Так то волк, – с горечью сказал мужик. – А ты – хуже волка… Псы вы, падальщики. Нет уж, добивай – хрен тебе, а не добро! Падлы ляшские…

– Ах ты, сучий потрох! – не выдержал Сергуня, с удовольствием принявшийся пинать хозяина. Может, и забил бы до смерти, но тут послышался женский голос:

– Не трожьте мужика. Я сама покажу… – Хозяйка с трудом встала, попыталась запахнуть на себе остатки рубахи и на негнущихся ногах пошла к двери.

– Вот так-то лучше! – обрадовался пан Казимир. – Вишь, мужичок, понравилось твоей малжонке.

Баба провела разбойников во вторую половину дома, где недовольно блеяла и мычала живность. Открыв дверцу в хлев, где переминалась с ноги на ногу корова, обвела рукой пол и низкие стены:

– Здесь кубышка упрятана. – Обернувшись к корове, хозяйка обняла ее за шею: – Подожди Зорюшка. Потерпи, сейчас подою…

– Показывай! – сказал атаман, толкнув бабу в спину. – Потом с коровой будешь кохаться.

– Вот тут вот… – показала баба на земляной пол, покрытый жидким навозом.

– Тю на тебя, – присвистнул Сергуня. – Ты толком скажи – куда копеечки спрятали?

– Кубышку Павлик без меня прятал, – сквозь слезы отозвалась хозяйка, поглаживая корову. – Сказал, что в хлев убрал, где Зорька стоит.

– Да тут полдня в г… копаться! – разозлился Сергуня и посмотрел на атамана: – Пан Казимир, может – мужика привесть? Пущай достает!

Атаман покачал головой: упрямец, на глазах у которого насиловали жену, не покажет, где спрятал деньги. Только время зря терять.

– Дверь открой, – приказал Казимир подручному. – Свету мало. И трезуб… – замешкался, забыв нужное слово, – трезуб, двузуб… найди.

Сергуня отворил ворота. Овцы, поблеяв и потолкавшись, дружно выскочили наружу. Корова озиралась на хозяйку, мычала, напоминая, что с набухшим от молока выменем ей тяжело.

– Боярин, не знаю я, где кубышка, сами ищите, – сказала хозяйка, снова пытаясь поправить лохмотья. – Мне бы корову доить. Пропадет ведь молоко-то.

– Подождешь, – отрезал Казимир, высмотрев навозные вилы – длинную деревянную рогатину.

Не жалея сапог, прошел в дальний угол, пригрозив: – Если обманула, будешь мне сапоги языком чистить… «Matka Bosca Częstochowska!» – мысленно воззвал пан Казимир, обещая, что по возвращении в Польшу сразу же отправится в костел и купит у ксендза отпущение всех грехов, что сотворил за последние шесть лет. «Ладно, за десять!» – поправился Казимир, и тут удача улыбнулась – ковырнул под яслями, вилы наткнулись на что-то твердое.

Подручный кинулся к кормушке, с кряхтением вытащил из-под нее здоровенную корчагу. Не удержавшись, снял крышку и присвистнул – горшок был наполовину заполнен тусклыми русскими чешуйками и талерами, с которых глядели портреты королей и гербы городов и государств.

– В хату волоки, – приказал пан Казимир, прикинув, что понадобится мешок.

– Сколько тут? – спросил Сергуня, заворожено глядя на серебро.

– Деньги чужие считать удумали? Мужик мой, батька его, покойничек, ночи не спали, работали, а вы, тати проклятые… – Хозяйка, забыв о рваной рубахе, схватила навозные вилы, оставленные рядом с яслями, и нацелила их на разбойников. Сергуня, руки которого были заняты корчагой, примирительно сказал:

– Ты бы вилы-то бросила, да к мужику шла. Муж твой очнулся, небось. Водички бы ему принесла бы. Ах ты!..

Длинные деревянные зубцы проткнули насквозь кафтан и рубаху. Сергуня, заорав от боли, выронил корчагу. Вытащив вилы, баба попыталась проткнуть атамана, но выстрел в лицо отбросил ее назад. Развеяв ладонью едкий пороховой дым, пан Казимир стал проворно перезаряжать пистоль. Сергуня меж тем истошно кричал, зажимая рану на животе, из которой хлестала кровь и выпирало что-то кроваво-синее… Что ж, с хлопом все ясно – не жилец. Атаман спешил, но не суетился – не забыл вычистить ствол и лишь потом засыпал порох и вложил пулю, запыжив ее куском кожи.

– Помоги, пан! – простонал подручный, пытаясь засунуть в порватое брюхо кишки. – Знахаря…

Казимир кивнул и, убрав пистолет, вытащил нож. Сергуня, успокоившись на миг, в ужасе уставился на атамана:

– Ты че, пан Казимир? Побойся бога…

Шагнув к подручному, Казимир ударил его ножом в горло, провернул клинок и, отпихнув труп ногой, потянулся к кладу. К его радости, корчага не раскололась, но часть тусклых серебрушек раскатилась по навозной жиже. Когда Казимир собрал все до копеечки, его прекрасный кунтуш, красивые штаны и щегольские сапоги оказались вымазаны! Показаться в одежде, испачканной навозом – потерять авторитет, который он не один год вбивал в подчиненных саблей и кулаком. Но это потом. Покамест нужно найти мешок, чтобы спрятать добычу от любопытных глаз. Не мудрствуя, Казимир стащил с мертвеца портки, завязал штанины и, пересыпав туда серебро, пошел наверх. На бабу смотреть не стал – знал, что пуля величиной со сливу, выпущенная в упор, превращает лицо в кровавую кашу.

Войдя в горницу, атаман увидел, что около мужика возятся трое мальчишек, пытающихся распутать веревки.

– Платье чистое е? – спросил Казимир. Увидев непонимание, поманил одного из сыновей и показал на портки и рубаху, лежащие на сундуке: – Одежу дай!

– Это батькино! – набычился мальчишка. Остальные вскочили и, сжав кулачки, приготовились к драке. Пан Казимир не собирался драться со щенками. Вытащив пистолет, навел на отца:

– Батьку добью, – пригрозил лях.

Мальчишки переглянулись. Тот, что постарше, принес одежду и бросил ее к ногам атамана. Не сводя глаз с детей, пан стал переодеваться. Хозяйские штаны были шире, чем нужно, рубаха длиннее.

– Тэрбу… мешок неси, – приказал он старшему мальчишке и