Аферист - Сергей Майоров

На вид двадцать-двадцать два года. Худощавый, среднего роста. Европейский тип лица, волосы тёмные, коротко стрижены, особых примет нет.

Я поймал себя на том, что мысленно составляю ориентировку.

— Налюбовался? Забирай своё барахло, — пренебрежительно швырнули мне ком одежды.

— Это моё? — уточнил я.

А вдруг эти куцые брючки и клетчатая рубаха не первой свежести не мои всё же. Трусы-семейники, сто лет таких не носил, белая майка. Куртка опять же на широкой резинке по подолу. В ответ прилетело стандартное про алкашей. Понятно, значит мои. Придётся брать, что дают, не голышом же ходить.

После одевания полагалась лекция о вреде пьянства. Всех уже загнали в аудиторию, а я ещё копался. Так хреново с похмела мне ещё не было. А опыт у меня богатый. Так что с уверенностью могу сказать, что вчера это тело употребляло какую-то дрянь, имеющую очень отдалённое родство с этиловым спиртом. Меня колбасило по-страшному, поэтому я никак не мог попасть в рукава и застегнуться. Завязать шнурки и вовсе казалось невыполнимой миссией, поэтому я их просто упихал за борта ботинок. И вот я копался под неодобрительными взглядами технички, которая три раза прошла мимо, а дежурные Николаич с Барсуковым принимали очередного постояльца. Тот активно протестовал и нарушал общественное спокойствие, поэтому его вязали по рукам и ногам.

— Менты позорные! — орал гражданин.

— Держи его, держи, — пыхтел Николаич.

— Готово! — наконец выдохнул Барсуков и уселся на поверженного буяна.

Мне было видно его в то самое зеркало, куда я перед тем таращился, пытаясь постичь, что со мной приключилось.

— Что там? — спросил Барсуков.

— Документы на имя Дмитриева Петра Ивановича. Сантехник жэка номер пять.

— Плевать мне на документы. Деньги есть?

— Неа.

— У, жирный боров. А в штанах смотрел?

— Штаны с твоей стороны.

— Так, что тут у нас. Трёшка, рубь, ещё рубь о, пятёрка.

— Негусто. На оплату не хватит.

Барсуков повертел купюры, поделил их на двоих, и сунул свою часть в нагрудный карман.

— Ты чего? — изумился Николаич.

— Сам же сказал, тут даже на оплату вытрезвителя не хватит. А мы с этим боровом столько провозились. Считай, премия за труды.

— Ты это брось, так же нельзя! — пытался протестовать Николаич.

— Да перестань. Я же говорил, тут можно неплохо зарабатывать.

— Это не заработок, это воровство. А если он пожалуется?

— Кто? Этот? Да он же не соображает ничерта. Завтра он и не вспомнит, сколько пропил, а сколько потерял. Так что не бойсь. Бери.

— Нет, Миша, я так не могу. Сейчас доктор придёт…

Я так напряжённо вслушивался, что завалился вместе с лавкой в угол. На грохот примчались доблестные стражи.

— Опаньки! Это ж тот мультик. Ты почему не на лекции?

— По-моему, рано его отпускать, — скептически прокомментировал Николаич мои барахтанья.

— Нормально, — справившись с лавкой, встал я. — Где тут ваша лекция?

— Знаешь, чего, иди-ка ты отсюда подобру-поздорову.

— Погоди, он ещё не расписался поди. Гражданин, пройдёмте.

Барсуков вывел меня к стойке дежурного.

— Валентина Васильевна, гражданина оформите, домой его отпускаем.

— А лекцию прослушал?

— Прослушал. Только не расписался. Выдайте его вещи, ключи-кошелёк, что там при нём было.

— Как фамилия?

— А он без фамилии поступил. По номеру ищите — тридцать шесть.

— Кто заполнял журнал? Пишут, что попало. Почему начёркали? Сумма какая? Было семьдесят пять рублей, зачёркнуто, двадцать пять.

— Двадцать пять там было. Ошибка, потому и зачёркнуто, — уверенно вступил Барсук, тыкая пальцем в журнал. — Сейчас проверим. Открывай кошелёк.

С заклёпкой я с горем пополам справился, а считать содержимое было выше моих сил. Это не мой кошелёк, и внутри не мои деньги. И вообще не наши российские. Это советские, образца шестьдесят первого года. Барсук нетерпеливо выхватил у меня купюры, пересчитал.

— Двадцать пять. Говорил же. Не ту сумму записали вначале.

И внушительно посмотрел на каждого по очереди, убеждая, что так и было.

Николаич поймал взгляд напарника, точно хотел возразить, но оставил разборки на потом. Развернулся и вышел.

А у меня чётко щёлкнуло, куда девалась разница в пятьдесят рублей. Ах ты, сука. Он и тут меня успел поиметь. С моего кошелька полтинник присвоил. Скандалить не буду, потому что доказательств у меня нет. Бегающие глазки Барсука к делу не пришьёшь. Но зарубку в голове сделаю.

— Молодой человек, двадцать пять рублей уплатите за пребывание в вытрезвителе. Где работаете? Справку на работу выпишем, — отмерла Валентина Васильевна.

— В уголовном розыске, — мрачно сообщил я, сообразив, что меня лишают последних денег. В кошельке оставалась какая-то позвякивающая мелочь.

— Чего? Какой уголовный розыск? А удостоверение где?

— Учтите, гражданин, мы проверим ваши сведения, будете отвечать по всей строгости закона за дачу ложных сведений.

— Надо позвонить в отделение и выяснить, работает ли у них гражданин Казаков.

— Телефон какой? В каком отделении работаете? — требовали у меня ответа. — Кто начальник?

И что ответить? Начальник Барсуков Михаил Игнатьевич, гнида и падаль. Вот он передо мной стоит, и судя по всему, вчера из школы милиции, а падалью уже сейчас является. Я-то думал, он с годами ссучился, а он такой изначально был. Сегодня ты бухарей на работе чистишь, а завтра с криминалом закорешишься. Ну я тебе, мудила, крылышки-то пообломаю.

— Телефон милиции — ноль-два, это любой ребёнок знает. А начальник — генерал Барсуков, — нагло заявил я. И ведь ни словом не соврал.

— Нет у нас таких генералов! — взвился Барсучонок. — А вот тебя мы сейчас за хулиганство на четырнадцать суток задержим.

Я не стал дослушивать, схватился за рот обеими руками и побежал в сторону туалета. Типа, сейчас стошнит. Никто, естественно, за мной не побежал. Куда я денусь?

Через пять минут, поплескав на лицо, я собрался с мыслями и оглядел руки-ноги. Прикинул, что одного Барсука уделать смогу. Николаич после моего полтинника свалил подальше от нечистого на руку дружка. И правильно. Его мне бить неохота.

Открыв дверь с ноги, я приготовился к схватке, но биться оказалось не с кем. Привезли ещё одного шумного клиента, и встречающие были заняты им. Я выглянул из-за угла, удостовериться, что всем пока не до меня и по тихой двинулся на выход. Чёрный ход где-то здесь, мы проходили мимо него, когда шли из спальни за одеждой.

Так что покинуть вытрезвитель удалось совершенно беспрепятственно.

Глава 2

Через пять минут я шёл по улице, с наслаждением вдыхая свежий воздух и осматриваясь во дворах, куда нырнул сразу после бегства. Ну хоть город тот же самый, а вот времена не те, совсем не те. Нет яркой детской площадки, которую поставил депутат Пупкин и растрезвонил об этом во всех средствах массовой информации. Вместо неё красуется монументальная песочница под не менее монументальным грибом на столбе-ноге. Вкопанные до середины покрышки. Обычные качели — доска на верёвках. А лестницы и рукоходы рассчитаны на баскетболистов, не иначе. И ведь играли дети, лазили на высоте, и никто над ними не трясся. И мамаши не кудахтали и не сопровождали каждый дитятин шаг. А вот и верёвки для сушки белья, и перекладины для выбивания ковров. Людей как-то мало, на работе все наверное. Но даже те, кто встретился, одеты в такой же винтаж, как я сам. И мне любопытно будет вступить в контакт с аборигенами. После того как напьюсь воды. Сушняк давит. Вовремя вспомнилось, что неподалёку есть парк, а в советском парке должны быть автоматы с водой.

Парк тоже изменился. Ещё возвышались старые деревья, дающие шикарную тень в жару. Недавно высаженные сосенки на аллее ветеранов высотой с человеческий рост. В наши дни — это целый строевой лес.

В парке царило оживление. Бригада рабочих колотила из досок сцену. Вдоль аллеи на верёвках пестрели красные и жёлтые флажки, а у памятника погибшим воинам трепетала на ветру розетка с флагами союзных республик. Настроение у прохожих приподнятое. Какой-то праздник? В конце аллеи виднелась мороженщица с холодильником, но я даже мороженого сейчас не хотел. Газировочки бы, без сиропа.

У центрального входа, под сенью огромного плаката с изображением счастливого трудового народа, стояли автоматы с газводой. Стакан — копейка. Я вытряхнул из кошелька остатки былой роскоши, поймал копейку и сунул её в прорезь. Монетка провалилась с металлическим звяком, и в подставленный стакан с шипением полилась прозрачная жидкость. Кажется, вкуснее я ничего в своей жизни не пил. Три стакана проглотились на раз. Хотелось ещё, но пока остановлюсь. Сортиров в нашем парке отродясь не водилось.

— Подскажите, какой сегодня день? — спросил я у двух девушек в лёгких брюках и кофточках.

— Четверг, — укоризненно