Дело о пражской соломинке - Василий Павлович Щепетнёв

видом и плавностью хода коляски. Хотя, как показал вчерашний день, при нужде и чешские кони бегут резво.

Но сейчас нужды никакой не было, и Арехин наслаждался и плавным ходом, и вечерней Прагой, и пражанами, которые не прыгали под экипажи, а чинно шли по тротуару, каждым шагом выказывая довольство и уверенность в сегодняшнем дне.

Или не шли, а сидели в открытых кофейнях, по европейски проводя за чашечкой кофе столько времени, сколько заблагорассудится. Отдыхая.

Дом Бернстайна оказался не очень большим, а по петербургским меркам даже маленьким особнячком.

Расплатившись с извозчиком, Арехин пошёл ко входу в крохотный парк. Воротца по случаю приёма были открыты, но ливрейный лакей в напудренном парике, явно нанятый на один вечер, протянул руку:

— Ваше приглашение, сударь.

Арехин достал визитную карточку, написал карандашом на обороте три слова:

— Передайте господину Бернстайну. Срочно.

— Я не могу оставить пост.

— Можете, можете. Быстренько. Одна нога здесь, другая там.

— Я пошлю Яроша, — рассудил лакей и кликнул садовника.

Тот неторопливо подошёл, неторопливо выслушал лакея, взял карточку и пошёл к неприметному входу для прислуги.

Ну не маузером же грозить? У него и маузера-то никакого нет… Можно, конечно, и просто пройти мимо лакея, но не хочется портить вечер ни хозяевам, ни гостям, ни наемным работникам искусства. Да и разговор тогда получится не тот.

Уже из парадного вышел новый человек. Торопливо подошёл к воротцам:

— Как я рад! Как я рад видеть вас!

Словно нарочно, в этот момент подъехала коляска с Есениным и мисс Дорой, и они стали свидетелями того, как хозяин дома, господин Бернстайн ласково, под руку, ведёт дорогого гостя, второй рукой указывая путь, чтобы ненароком не заблудился.

— Да, настройщики роялей здесь в цене! — сказал Есенин.

А Дора ничего не сказала. Она знала Арехина ещё по Коминтерну.

Во времена не столь отдалённые Арехин входил в группу, осуществлявшую подготовку продаж конфискованных драгоценностей через надежных зарубежных контрагентов. Одним из них и был господин Бернстайн, с которым Арехин виделся пять минут, но эти пять минут превратили Бернстайна из крупного ювелира в очень крупного. Такое не забывается. Вдруг готовится новая сделка?

Арехин на расспросы Бернстайна отвечал уклончиво, мол, он в Праге более по иным делам, но о прежних не забывает, потому и решил заглянуть к Бернстайну, посмотреть, что и как. Бернстайн просто расцвёл: он всегда, всегда мечтал видеть в своем доме такого замечательного человека, познакомить его с семьёй, и вообще.

Арехин попросил ничем его среди прочих не выделять. Он тут как бы инкогнито. Не коммерсант, а просто проезжий. Как же вас представить, спросил Бернстайн. О, это просто: шахматист, гроссмейстер. А вдруг кто-нибудь из гостей задаст каверзный вопрос, гроссмейстеры, ведь они наперечёт, не так ли? Ничего страшного, отвечал Арехин, он действительно гроссмейстер. И знает Станица и Ласкера? Со Стайницем, увы, подружиться не успел, а с Ласкером поддерживает отношения. Но простите, вы только не обижайтесь, ведь вы не еврей? Нет, не еврей, но всё равно гроссмейстер.

Бернстайн согласно кивал, но видно было — сомневается. То ли по части шахмат, то ли полагает, что у Арехина есть бабушка, Юдифь Соломоновна или около того. Или вообще думал о другом, например, о новых туфлях, сшитых на заказ, но которые жали, особенно правая. Разносятся, денька три-четыре поносить, и разносятся. Шили по мартовской мерке, а сейчас ноги отекли немножко, вот и жмут. Нужно каждый раз снимать мерку заново, но ведь дела, времени не хватает. А тут ещё этот большевик. Конечно, прошлая сделка принесла колоссальную прибыль, и хорошо бы повторить дельце, но есть в этих сделках что-то цепляющее, дергающее, неправильное. Придут большевистские агенты и заставят быть шпионом, потребуют завербовать какого-нибудь министра или выкрасть чертёж аэроплана. Глупости, конечно. Для этого у них есть другие люди. А он — ювелир. В широком смысле слова. Самом широком.

И Бернстайн прогнал тень озабоченности с лица, провел Арехина в гостиную, жестом подозвал официанта с шампанским и предложил гостю не стеснятся.

— Братья Гавелы? Конечно, я вас познакомлю, — сказал Бернстайн, и — познакомил. А потом так же гостеприимно предложил пройти в библиотеку, если господам нужно поговорить приватно.

Братья Гавелы переглянулись: а нужно ли? Но решили — нужно. Бернстайн зря слова не скажет, а уж если библиотеку предоставляет, то подобными предложениями пренебрегать не след. Всегда ведь и оборвать разговор можно.

Не успели они обжить удобные кожаные кресла библиотеки, как пришёл официант с бутылкой коньяка и тремя большими пузатыми рюмками-снифтерами на подносе. Пришёл, поставил поднос на столик и ушёл, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Мы к вашим услугам, — сказал брат Вацлав, всем видом изображая умеренное нетерпение.

— Господа, я полагаю, вы знаете, что произошло с режиссером Хисталевским, который работал над фильмой вашей студии?

— Он… Он внезапно уехал, — сказал брат Вацлав, который был, похоже, главным.

— Туда, откуда не возвращаются?

— В Вену — сказал брат Милош

— То есть в Берлин — поправил брат Вацлав.

— Это вы сами придумали, или вам приказали так говорить?

— По какому праву… — начал возмущаться брат Милош, но Арехин перебил его:

— Вижу, вижу. Приказали.

— Мы согласились вас выслушать лишь по просьбе нашего уважаемого… — начал брат Вацлав, но Арехин перебил и его.

— Вы решили меня выслушать, потому что боитесь, что за вами приедет серый автомобиль.

Арехин отчасти блефовал, но совсем немного. Да ему и позволительно, он — лицо абсолютно неофициальное, к тому же заинтересованное.

— Если вы — один из них, то должны знать, что мы все сделали, — сказал брат Вацлав. — Прекратили съёмку фильма, закрываем студию. Под предлогом финансовых трудностей.

— Тут и выдумывать ничего не нужно, трудностей сейчас у каждого с избытком, — добавил брат Милош.

— Прекратили съёмку фильмы, закрыли студию, и полагаете, что гроза пройдёт стороной?

— Полагаем, надеемся, верим — не всё ли равно? — ответил брат Гавел. — Нам поставили условия.

— Ультиматум?

Прежде чем ответить, Вацлав Гавел налил коньяк в три рюмки, налил щедро, не скупясь. Да и чего скупиться, коньяк-то не свой. Хозяйский коньяк. Милош тут же взял рюмку и начал пить, будто сливовицу, безо всяких аристократических потуг и даже расплескал немножко на свой фрак. Вацлав догнал и перегнал брата. Арехин же проявил умеренность и аккуратность. Коньяк был доброкачественный, с таким коньяком торопиться нет нужды.

Допив