На лыжне попаданец Ломаев (Лыжню! – 3) - Михаил Леккор

несколько скамей. Сейчас они были уже старые и грязные, но на спинках, стоя на самих скамьях, можно было еще сидеть. Как говорится, лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять.

Курить тогда в армии официально было можно. даже более того, многие парни научились курить именно на срочной службе. Поэтому, когда я косо и недовольно посмотрел на курящих, никто не бросил папиросу, хотя многим, я видел, было не по себе.

Можно было не обратить внимания, это ведь не водка, ни, тем более, наркотик, официально разрешено. Но я со своим огромным опытом и, хотя бы, педагогической теорией, понимал, что курение — это очень плохо для здоровья. И как бы курящий не отбрыкивался, но это вредно и для него, и всех окружающих.

И я сурово сказал товарищам комсомольцам и, наверняка, сочувствующим:

— Товарищи офицеры и прапорщики! Вы знаете, что формально табак в армии не запрошен, как и целом в СССР. Но от этого он не стал менее вреден, особенно для спортсменов. На ближайшем же партийно-комсомольском собрании я поставлю этот вопрос открыто! Ведь мы не только военные, обязанные подчиняться приказам, но и комсомольцы, а некоторые и коммунисты, сочувствующие. Должны понимать, все негативные последствия курени табака!

Достучался-таки, некоторые засмущались, другие внешне остались невозмутимыми, но взгляд все же прятали. Ага, мерзавцы! Ведь собственно оголтелыми курильщиками, которые уже вряд ли бросят курить, были единицы. А остальные ходили «за компанию», «по мужской солидарности». Потом вот так привыкали и потом не могли бросить эту вредную привычку. Но если в этот момент успеть схватить за шаловливую руку, можно еще заставить бросить. Ведь они же спортсмены!

Последнюю фразу я произнес вслух, сурово и в то же время иронично оглядывая куряг. Потом скомандовал обвинительно-обязательно:

— Две минуты для окончательного докура и в темпе на ротный плац. А мы, все не курящие, будем ждать вас!

Надавил на них морально, пусть возникнет комплекс вины. А если не поймут, то есть еще административные и даже дисциплинарные меры. Я буду не я, если вы к концу армейской жизни от одного запаха табака не будете бледнеть и покрываться испариной.

И поспешил на обозначенный плац. Между прочим, уже 13.30, а мы все еще кое-как скандыбаемся, растянувшись от столовой до половины второго. Если это увидит командир роты, а он где-то здесь, только что с ним шли вместе из столовой. Вот мне будет весело. А если еще и наткнется представитель армейского штаба, то это может быть последний день моего командования.

Поэтому, наверное, на плацу я оказался в несколько нервном состоянии. Но потом заговорил, втянулся и понемногу успокоился. Не последний день живем.

В последние дни, после того, как я стал командиром взвода и вернулся из Москвы, я много говорил о теории и практики стрельбы, как в одиночку с отдельными подчиненными, так и с группами и целым взводом. Результат был, в общем, удручающий. Практику товарищи армейские спортсмены знали плохо и примитивно, буквально то, что им вдолбили старослужащие сержанты, которые и сами понимали не очень хорошо.

А теорию, можно сказать, не знали совсем. Простонародные термины, научно никак не обоснованные, принципы и обоснования, базирующиеся на основе знаний старослужащих, давно уже отслуживших и ушедших из армии.

Нет, все не так и плохо. Простым новобранцам, служившим лишь два года и после этого в подавляющем большинстве не уводящих никогда огнестрельного оружия, даже охотничьих ружей, этого было достаточно. Стрелять умеют, в цель посредственно попадают, автомат Калашникова разбирают, хоть в полной разборке, хоть частичной, что от них еще надо? Любой бывалый прапорщик (не только я)

Но спортсмены — биатлонисты, служившие в армии уже в большинстве на сверхсрочной службе и, как я понимал, не собирающихся уходить из ЦСКА или, хотя бы, из армейской структуры, а потому навсегда прикованными к оружию, хоть к спортивному, хоть к армейскому стрелковому, должны знать и уметь стрелять совершенно по-другому.

И я, хоть и не Инмар, но обрученный ими, так сказать, освященный им, должен был пропагандировать божественные знания и умения. Во как сказал. Институтские преподы по педагогике рукоплескали бы.

Ну а фактически, товарищ прапорщик, учи свой взвод, офицеров много, а комвзвода здесь один. Вот и прошелся частично по теории, частично по технике безопасности. А то ведь, оказалось, они и ТБ знают поверхностно, опять обучались от обеда до забора.

Пока выдавал понемногу важную информацию, подчиненные мои курильщики потихоньку подтягивались. Наверное, поэтому я и не увидел сразу незнакомого офицера, высокого, чернобрового, с интересом слушающего высокую речь и никак не подталкивающего бестолкового прапорщика, то бишь меня.

«Подполковник, это, скорее всего, адъютант Кожевникова Русаков, — наконец-то понял я, — тот самый мерзкий тип, который допек Великанова так, что он чуть в обморок не упал. Вот ведь влип, дурачина — простофиля, сейчас меня будут превращать в чудный бешбармак!»

И ничего, что я его не знаю и опознал его лишь по некоторому прозрению. Прапорщик до подполковника, как оный до Маршала Советского Союза. Долго — долго идти и, наверняка не дойти, так и остаться недомаршалом в могиле на кладбище. Срочно вытаскивай себя из этой глубокой ямы.

Я скомандовал своему взводу: «Равняйсь, смирно» и строевым шагом подошел к этому офицеру. Отрапортовал ему, мол, первый взвод Вологодской спортроты занимается стрелковой подготовкой в теоретическом аспекте. Командир взвода прапорщик Ломаев!

Подполковник Русаков (все-таки, видимо, он) при моем рапорте выпрямился. Все же ценит нижестоящих по званию. Но меня это не обрадовало. Сейчас, как выслушает, да как даст хотя бы морально, всю грязь и остальной мусор соберу.

Но подполковник не стал громко орать, наоборот, он довольно тихо, явно, чтобы мои подчиненные не слышали, сказал пхе:

— Хорошо говоришь, товарищ прапорщик, аж ничего не слышишь, ничего не видишь, аж глухарь на свадьбе.

И уже громче продолжил:

— Вы хорошо знаете теорию стрельбы, товарищ Ломаев, прямо-таки изумительно для простого прапорщика. Не могу не спросить — откуда такие знания?

Ну, это мы скажем, сколько раз баки забивали. Вот хотя бы так:

— Товарищ подполковник, я развивался, как спортсмен, в городе Ижевске. А это крупный центр оборонительной промышленности, где не только много предприятий, но есть и ведомственные учебные заведения. Вот и нас, биатлонистов, солидно учили, причем многим видам стрелкового оружия. Только об этом не надо сильно вслух говорить.

— Молодчага, повезло тебе, — мне показалось, искренне сказал Русаков, переходя вдруг на ты, попросил, вновь перейдя на негромкий звук, именно на тихо, а не шепотом: —