По прозвищу Святой. Книга третья - Алексей Анатольевич Евтушенко

может быть, во мне умер великий артист?

— Ага, — подтвердил КИР и добавил по латыни. — Qualis artifex pereo [3].

Максим засмеялся, он узнал цитату.

— Ну, не до такой степени, — сказал он. — Но что-то императорское во мне, по-моему, есть. Особенно в профиль, — он принял горделивую осанку и повернул голову. — А?

— Нет, — сказал КИР. — Никогда мне людей до конца не понять. Вот это сейчас что было?

— Шутка, — объяснил Максим. — Такая же, как перед этим твоя с последними словами Нерона.

— Я не шутил, — сказал КИР. — Просто вспомнил.

— А получилось смешно.

— Вот я и говорю — не понять мне вас, людей, — резюмировал КИР и умолк.

В пятницу двадцать четвёртого октября набежали сплошные тучи, порывы холодного северо-восточного ветра срывали с деревьев последнюю жёлтую листву.

Впрочем, погода оставалась лётной и была даже удобна Максиму — он шёл над облачностью до нужного района, потом снижался, выныривал из облаков, осматривал всё, что нужно, запоминал, и вновь исчезал за облаками.

Немцы по его самолёту и так не стреляли, принимая за своего, но лишний раз «светиться» не хотелось.

Это вчера и сегодня ему везёт, а что будет завтра? Как говаривал Великий комбинатор Остап Бендер: «Дальше ваши рыжие кудри примелькаются, и вас просто начнут бить».

Как накликал. Бить начали на следующий день, в субботу.

Вероятно, немцы каким-то образом просекли, что «фридрих» с бортовым номером «семьдесят два» третий день летает над их позициями не просто так.

Хотя, понятно, каким образом. Послали пару запросов куда надо, и стало ясно, что это самолёт пропал без вести ещё двадцать третьего октября. Предположительно, сбит русскими. Или, повреждённый, сел где-то на их территории. А теперь, значит, снова объявился и делает вид, что он свой.

Нет, mein kleiner [4], не свой ты нам.

Двадцатимиллиметртовые зенитки влупили по Максиму в районе железнодорожной станции Морской Чулек, расположенной недалеко от Синявской.

Точно в тот момент, когда он снизился, чтобы рассмотреть новый, только что прибывший на разгрузку эшелон с войсками и техникой.

Влупили, и почти сразу же попали.

Мотор задымил.

Тяга резко упала.

Максим выругался и лёг в разворот, стараясь набрать высоту.

Получалось плохо. Снаряды не только повредили мотор, но пробили плоскости и хвостовое оперение. Правда, он успел уйти с линии огня, и теперь зенитки его не доставали, но понимал, что до родного аэродрома не дотянет.

Куда садиться?

Был запасной аэродром в Койсуге — это хоть и всего двенадцать километров от Кулешовки, но там же, за Доном. Хрен редьки не слаще — не долететь.

А здесь, под крылом, территории сплошь занятые немцами.

Нет, в плен он больше не хочет, ну его на хрен. На этот раз может и не повезти. Поставят к стенке (шпионов расстреливают, а он чистый шпион), и адьё, как говорят французы. Никакая углеритовая бронерубашка не поможет.

Значит, нужно дотянуть до наших.

Где они?

В районе Чалтыря.

Значит, тянем к Чалтырю, там линия нашей обороны. Не так уж далеко. Каких-то семнадцать-восемнадцать километров.

И он стал тянуть.

[1] Раз, два, три (нем.)

[2] «Сказка о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твёрдом слове». Аркадий Гайдар, 1933 год.

[3] Какой артист погибает (лат.). Слова римского императора Нерона перед смертью.

[4] Мой малыш (нем.)

Глава седьмая

— Первый, Первый, я Седьмой. Меня подбили. Приём!

— Седьмой, я Первый, — прозвучал в наушниках голос полкового радиста. — Где именно? Приём.

— Над Морским Чулеком. Домой не дотяну. Приём.

— Седьмой! — Максим узнал командира полка майора Телегина. — Какая у тебя высота? Приём.

— Четыреста метров. Отставить, уже триста шестьдесят. Приём.

— До Чалтыря сможешь дотянуть? Там ровное поле за нашими позициями, сядешь на «брюхо». Приём.

— Постараюсь. Приём.

— Тяни, Коля! Тяни, слышишь? Изо всех сил тяни! Мы сейчас туда радируем, чтобы тебя приняли. Как понял? Приём.

— Понял вас хорошо. Тяну. До связи.

Шасси не выпускались.

Видимо, снаряды немецких зениток повредили не только мотор и плоскости.

Хорошо, был запас высоты. Не бог весть что, но всё-таки четыреста метров — это четыреста метров. Ладно, триста шестьдесят.

Сражаясь буквально за каждый метр высоты, он пролетел над Танаисом и Недвиговкой.

Двести метров.

Взял левее, уходя от линии железной дороги.

Под крылом промелькнули Хопры и линии немецких окопов.

Машинально отметил артиллерийские позиции и скопление танков на западной окраине Мокрого Чалтыря.

Самолёт неумолимо снижался.

Мотор, чихнув раз, другой и третий, умер.

— Ну, Федя, — сквозь зубы прошептал Максим, вцепившись в ручку управления. — Давай, выноси, родимый. Я ведь тоже немец, хоть и наполовину.

Немецкий истребитель даже вздрогнул, словно изумившись фамильярности обращения.

А может быть, кто-то выстрелил снизу и попал.

Всё равно, кто. Не одному ему самолёты из стрелкового оружия сбивать…

Плевать, должен сесть.

Должен.

Меньше ста метров высота.

Чалтырь!

Мелькнули внизу наши окопы. Максим даже разглядел, поднятые к нему лица солдат.

Пятьдесят метров… сорок… тридцать… двадцать… десять… пять…

Выпустив закрылки и чуть задрав нос, «фридрих» плюхнулся брюхом на кочковатое поле.

Пропахал сотню с лишним метров, трясясь и подпрыгивая, словно припадочный и, наконец, потеряв скорость, уткнулся носом в невысокий холм и замер.

Уф, получилось!

Фонарь заклинило. Пришлось дёрнуть изо всех сил, и только после этого он со скрежетом откинулся.

Максим расстегнул ремни, выбрался на крыло. К самолёту бежала группа советских солдат. Человек