Гнев Несущего бурю - Дмитрий Чайка

Тонко чувствующие дамы теперь носили не более семи украшений сразу, считая тех, кто обвешивался золотом с ног до головы, разбогатевшими торговками рыбой, лишенными вкуса. Это я постарался, а мое послезнание начало, наконец, давать свои плоды. Вот, например, Феано сегодня надела серьги, драгоценную диадему, скрепляющую пышную копну волос, браслеты и пару перстней. Она выглядит просто блекло по сравнению с другими, но зато добирает недостающее стоимостью своих украшений. Она производит такое впечатление, что ни у кого и мысли не возникает упрекнуть ее в бедности. Напротив, у нее уже появились подражательницы.

— Две твоих племянницы готовы к замужеству, господин мой, — как бы невзначай произнесла Креуса. — Абариса мы женили, архонта из Милета тоже, а у остальных твоих гекветов жены есть.

— За какого-нибудь царька с Пелопоннеса выдай, — отмахнулся я. — Мне все равно за какого. Они все одинаково нас ненавидят. В Вилусу и в Фивы не выдавайте, не время.

— Хорошо, — спокойно кивнула Креуса, которой сказанного было вполне достаточно. Она не копала глубже. А вот Кассандра и Феано поняли все и сразу.

— У царя Библа сын в возраст входит, — вопросительно посмотрела на меня жена.

— Нет пока, — подумав, ответил я. — Непонятно, как с финикийцами дела пойдут. Не хочу там заложника оставлять.

— Калхас холостой ходит, — прыснула вдруг Феано, а я задумался.

— А ведь это мысль! — осенило меня. — Надо нашему судье веса добавить. Пусть царским зятем будет.

Креуса и Кассандра обеспокоенно зачирикали, подбирая возможную партию немолодому, лысому и одноглазому мужику со скверным характером. Видимо, вспоминали, кто из жен покойных братьев им когда-то сделал больше всех гадостей. А вот Феано, мимоходом устроив чужую судьбу, откусила жемчужными зубками кусок медового печенья и даже зажмурилась от удовольствия.

— Чай, — едва слышно шепнула она, и слуга возник у нее за спиной, скрючившись в приступе раболепия. Он крутанул краник самовара, и густой аромат чабреца разнесся над столовой.

Вот она церемониалом и займется! Феано весьма неглупа, да и я помогу, если понадобится.

— А тебя, Кассандра, я попрошу остаться, — сказал я, когда слуги унесли тарелки и кубки. — Сегодня ведь день первый после дня Солнца. У тебя отчет.

— Я готова, государь, — склонила она голову, увенчанную короной из переплетения кос. До чего же она похожа на мою жену, и до чего же они все-таки разные. Креуса так и не вышла за пределы дворцового хозяйства, приняв на себя лишь растущее ткацкое производство. Я вот до сих пор не надел ни одной вещи, сотканной другой женщиной. Это стало бы для царицы смертельным оскорблением. Такие они, нравы Бронзового века, плавно переходящего в век Железный.

— Тогда через четверть часа в моем кабинете.

Четверть часа, час, полчаса… Эти понятия только-только начали обретать смысл. Проворовавшийся вавилонский жрец, выкупленный Кулли у судьи, знал устройство водяных часов, диддиббу. Сложная штука, которую еще и регулировали в зависимости от сезона. Я поручил этому парню изготовить песочные часы, и он проникся не на шутку. Еще бы, нужно всего лишь запаять стеклянную капсулу и горя не знать. Он поначалу заартачился, посчитав, что сделает доступным свое загадочное мастерство. Но когда услышал, что сможет торговать такими часами по всему обитаемому миру, резко свое мнение изменил и взялся за дело со всем нерастраченным пылом. Он ведь не знал раньше, что всегда мечтал стать богатым человеком, иметь свой собственный дом, жену из хорошей семьи, рабов и регулярные поступления в серебре. Как может мечтать о несбыточном младший жрец, не имеющий череды знатных предков? Служба богу Набу как-то незаметно отошла на второй план, и парень погрузился в работу с головой.

И вот вскоре первый экземпляр стоял у меня на столе. Он как раз рассчитан на четверть часа, и когда Кассандра вошла, на дно уже падали последние песчинки. Она покосилась на стеклянную колбу, но ничего не сказала. Видимо, привыкла к странностям, захлестнувшим ее с головой. Она смолчала еще и потому, что точно такая же колба стояла и у нее на столе. Мы ждали выпуска устройств, рассчитанных на минуту, час и сутки.

— Думаешь, твои купцы смогут это продать? — спросила она, показав подбородком на часы, которые я тут же перевернул. Мне нравилось ощущать ход времени. Я ведь почти отвык от этого чувства.

— Думаю, с руками оторвут, — усмехнулся я. — Время — деньги, сестрица.

— Наверное, наверное, — задумчиво кивнула она. — Как, однако, меняется жизнь. Еще пару лет назад я ведь и не знала ни что такое деньги, ни что такое время. Я никогда не думала, что время — это как бесконечная дорога, которую можно измерить. Раньше моя жизнь шла по кругу, когда день сменял ночь, а лето — зиму. А сегодня она нацелена вперед и летит как стрела. Это очень странное ощущение, государь. Теперь-то я понимаю, почему ты такой необычный. Ты ведь, наверное, всегда чувствовал жизнь именно такой?

— Что у тебя сегодня? –я привычно игнорировал ее вопрос, и она устроилась за столом, аккуратно разложив кипу папирусов.

— Начну с Трои, государь. Голубь прилетел оттуда. Пеллагон с двумя когортами и троянскими всадниками взял штурмом мелкие городки, цари которых не приплыли… э-э-э… припасть к стопам господина своего Солнца. Что будем делать с ними?

— Пусть везут их сюда, — махнул я рукой. — Они погостят у меня вместе со своим золотым запасом. Я решу, что с ними делать. Пока они живы, никто не посмеет выбрать новых царей.

— Антенор стареет, государь, — напомнила Кассандра. — У нас больше нет в Трое настолько верных людей. Если он умрет, город придется брать войной. Только он еще держит в узде остатки ее знати.

— У него же было пятеро сыновей? — пытался вспомнить я.

— Все погибли в войне с ахейцами, — покачала головой Кассандра. — В Трое недовольны, государь. Считают тебя самовластным, презирающим родовую знать, твои законы несправедливыми, подати обременительными, а новых богов — чужими. Если сказать проще, кое-кто хочет сам собирать пошлины и держать Оловянный путь.

— И кто этот кое-кто? — заинтересовался я. — Ты же точно выяснила, кто мутит воду, сестрица?

— Бато, — спокойно ответила Кассандра. — Сын старого друга Антенора. Старик слабеет, а Бато все больше входит в силу. Купцы и знать слушают его,