Инженер Петра Великого - Виктор Гросов

инструмент, материалы, следить за каждым шагом. Доверять нельзя никому. Кузьмич, Митька, может, и сам Захар, которому хотя и нравился результат, но выскочек он ненавидел — любой из них мог подложить свинью. Они не могли пережить, что какой-то сирота, вчерашний «остолоп», вдруг оказался умнее и удачливее их. Их зависть и злоба аж в воздухе висели. Они ждали моей ошибки, ждали повода, чтобы растоптать меня, вернуть на прежнее место у параши. И я чувствовал, что мелкие пакости — это только разминка. Настоящий геморрой еще впереди. Приходилось не только пахать и внедрять свои идеи, но и постоянно оглядываться, ждать удара в спину. Цена знаний в этом мире оказалась не только в почете от начальства, но и в реальной смертельной опасности.

Мелкие пакости не прекращались. То инструмент мой куда-то «случайно» денется, то уголь, который я для своей пробы отложил, окажется сырым, то кто-то «нечаянно» пихнет под локоть в самый неподходящий момент. Пришлось научиться ждать удара, работать с удвоенной осторожностью, никому не верить и всё перепроверять по три раза. Это дико выматывало, но выбора не было. Моя прошлая жизнь, хотя и была далека от таких вот низкопробных заводских интриг, но научила одному: люди — они везде люди, и зависть, злоба, желание подгадить ближнему — это вечные категории. Опыт работы на больших предприятиях, где подковерная грызня шла не менее ожесточенно, пусть и другими методами, теперь пригодился как нельзя кстати.

Но по-настоящему серьезно подставить меня попытались во время той самой пробной отливки ядер с моими «правильными» литниками. Я сам подготовил несколько форм, тщательно выверил, где сделать эти каналы-«ручейки», чтобы металл заливался спокойно, вытесняя воздух через верхнюю «прибыль». Захар Пантелеич наблюдал за моими копошениями с кривой ухмылкой — явно не верил в успех, но и не мешал, раз приказчик велел «спробовать».

Плавка чугуна шла как обычно. Я стоял неподалеку от печи, контролировал подготовку форм, и тут краем глаза замечаю Митьку. Трется возле мешков с древесным углем, который в печь подсыпают для жара и чтобы чугун углеродом напитался. Делает вид, что просто так, с плавильщиком лясы точит. Но что-то в его поведении меня напрягло — суетился как-то, глазенки бегают. Быстро так черпанул совком уголь из одного мешка, вроде обычного, и сыпанул в печь. И тут же шмыг в сторону.

Вроде бы — ничего такого. Но моя инженерная чуйка заорала: что-то не так! Я подошел к мешкам с углем. Тот, из которого Митька брал, стоял чуть на отшибе. Заглянул внутрь. На вид — обычный древесный уголь. Но запах… Еле заметный, но такой знакомый мне по институтской химии — запах серы. Неужели? Они подмешали в уголь серный колчедан или просто серу? Добавить такую дрянь в чугун — это стопроцентно получить хрупкий, ни на что не годный металл. Отливки из такого чугуна при первом же ударе, да даже при остывании, просто разлетятся вдребезги. А виноват буду я — это же моя «пробная» партия, мои «новые» методы! Вот она, подстава. Хитрожопая, подлая. И откуда только додумались до такого?

Надо было действовать быстро. Поднять кипеш? Обвинить Митьку? Бесполезно. Доказательств — ноль. Он скажет, что просто взял уголь из мешка, откуда ему знать, что там намешано. Захар и приказчик скорее ему поверят, чем мне, «колдуну». Значит, надо было сыграть по-другому.

Я подошел к плавильщику, Степану, пожилому мужику, угрюмому, но вроде не злобному.

— Степан, слышь, а уголь-то нынче какой привезли? — спросил я как можно беззаботнее. — Чую, душок от него идет нехороший, серный. Как бы чугун не испортить. Дед мой покойный сказывал, от серы металл злым становится, ломким.

Степан принюхался к дыму из печи.

— Да вроде как обычно пахнет. Хотя… — он потер нос. — Мож, и правда, душок есть какой… А что делать-то, ежели с серой уголь?

— А говорил дед, — продолжал я свою «легенду», понизив голос, но так, чтобы и другие плавильщики рядом слышали, — что серу эту извести можно. Ежели в расплав… извести толченой подсыпать. Она, известь-то, серу на себя берет, в шлак переводит. Шлак потом снять — и металл чище будет.

Известь на заводе была — ею стены белили. И с точки зрения химии всё верно — оксид кальция с серой реагирует.

— Известью? — удивился Степан. — Не слыхал про такое…

— Так то секрет старинный, — многозначительно подмигнул я. — Ты вот что, Степан, принеси-ка ведерко извести, да помельче. А я тут пока пригляжу, чтоб жар не упал. Только тихо, чтоб Захар не видел. Попробуем по-тихому. Хуже не будет.

Степан, заинтригованный «старинным секретом» и явно недолюбливавший Митьку, кивнул и свалил за печи. Я же подошел к тому самому мешку, из которого Митька черпал, и демонстративно завязал его веревкой, пометив углем. Типа, этот уголь — паленый, использовать нельзя. Митька, который наблюдал за мной издалека, аж скривился.

Степан принес известь. Я велел ему сыпать ее понемногу в тигель с расплавленным чугуном и хорошенько перемешивать длинной кочергой. На поверхности расплава и правда стало больше шлака, чем обычно. Когда пришло время его снимать перед разливкой, шлака оказалось заметно больше, и цвет у него был какой-то желтовато-серый.

— Вишь, Степан, сколько гадости серной вышло! — громко сказал я, чтобы и другие слышали. — Теперь чугун чистый будет, добрый!

Заливали мои пробные формы с особой осторожностью. Я сам следил за процессом, подсказывал, как лучше струю направлять, как форму заполнять равномерно. После остывания и выбивки ядра получились на удивление чистыми, без видимых косяков. Взяли одно на пробу, раскололи — излом показал хороший, вязкий чугун, без признаков хрупкости. А ядра, которые отлили до того, как я вмешался, из той же плавки, но без извести, при ударе молотом раскалывались гораздо легче, показывая крупнозернистый, паршивый излом.

Захар Пантелеич, которому доложили про мои фокусы с известью и показали разницу в качестве ядер, долго репу чесал и подошел ко мне.

— Опять твои штучки, Петруха? Известью серу выгонял? Откель знания эти?

— Дык… дед же сказывал, Захар Пантелеич… — снова завел я старую шарманку. — Он много чего знал…

— Дед, дед… — проворчал Захар, но взгляд у него был уже не столько злой, сколько задумчивый. Он посмотрел на Митьку, который старался в пол смотреть, потом на помеченный мешок с углем. — А уголек-то тот, что ты пометил… Откель он взялся?

— Да кто ж его знает… Может,