Александр Бушков - Поэт и Русалка

Ознакомительный фрагмент

Подняв обе руки, так что широкие рукава соскользнули, открывая костлявые локти, Грюнбаум что-то громко и раздельно произнес в совершеннейшей тишине — это не походило ни на один из человеческих языков, знакомых присутствующим.

Барон приглушенно выругался: фигурка вдруг зашевелилась, пошатываясь, поднялась на ноги, покачалась, утвердилась на кривоватых, толстых конечностях. И двинулась вперед, раскачиваясь, словно пьяный матрос, кренясь взад-вперед, но ухитряясь каким-то чудом не падать, помахивая толстыми корявыми ручками…

Выглядела она слепленной из серой глины: вместо рта — узкая горизонтальная щель, вместо глаз — две дырки, небрежно выколупанные чем-то тупым. С явственным тихим стуком разлапистых подошв она брела вдоль каминной решетки, качаясь и поводя ручками…

Граф встал и с величайшим хладнокровием заступил ей дорогу, потом поднял трость и, держа ее наискосок, преградил путь кукле, словно шлагбаумом у заставы.

— Осторожнее! — вскрикнул Грюнбаум.

Правая ручка глиняной фигуры взметнулась с неожиданным проворством, послышался сухой треск — и трость графа разломилась пополам, прямо-таки брызнув щепками, ее нижняя половина упала на пол. Глиняный человечек споткнулся о нее, упал ничком — и замер, неподвижный, как деревянная колода.

— А об этом что вы скажете? — спросил Грюнбаум, в первый раз изменив своему обычному унынию. В его голосе звучало некоторое волнение. — Впечатляет?

Пушкин обнаружил, что его рука сжимает под сюртуком рукоять пистолета. Он смущенно разжал пальцы и увидел, как барон, крутя головой и бормоча себе под нос что-то безусловно ругательное, убирает обратно в трость длинный клинок.

— Что это? — спросил граф хладнокровно.

— Результат наших совместных с Гаррахом поисков. В свое время мы метнули жребий, и истуканчик достался мне, чего Гаррах мне так и не простил… И, кстати, зря. Тот, кто помог нам его раздобыть, клялся всем на свете, что это и есть некая модель, пробный шар безвестного создателя Голема… да, вот именно безвестного, потому что Бен Бецалель тут вовсе ни при чем… Может быть, тот человек был прав, и это в самом деле проба сил творца настоящего Голема. Не знаю. Одно ясно: эта штука столь же бесполезна, как веселые ящерки в огне. Уж я-то могу утверждать со всей уверенностью, она у меня восемнадцать лет…

— Но вы ж его умеете оживлять! — выпалил барон.

— Толку от этого мало, — преспокойно ответил Грюнбаум. — Всякий раз повторяется одно и то же: истуканчик приходит в движение, но способен пройти не более двух десятков шагов… после чего, если не встретит никакого препятствия, падает и вновь становится мертвее камня. А если попадется препятствие… ну, вы видели.

— Ну, а коли ему…

— Подставить ногу? — спокойно спросил Грюнбаум. — Категорически бы вам не советовал, вспоминая мою несчастную кошку… Неприятное было зрелище. Бедное животное оказалось буквально разорвано пополам.

— Я бы на вашем месте выкинул бы эту тварь в речку поглубже, — сказал барон. — Или поработал кувалдой…

— Мне кажется, мой юный друг прав, — сказал без выражения граф.

— Духу недостает, — признался Грюнбаум с ноткой стыдливой беспомощности. — Как-никак, воспоминание о десятках лет, отданных… Вот и храню в шкафу, как влюбленный бережет локон возлюбленной. Так что же, господин граф, будете утверждать, что это обычная глина?

— Пожалуй, не рискну…

Грюнбаум повернулся к нему резко, порывисто, так что полы шлафрока разлетелись нетопырьими крыльями:

— А теперь представьте себе настоящего Голема, рушащего все на своем пути. Уж если эта куколка в мгновение ока переломила вашу солидную дубовую трость… Или вы рассчитываете, что Гаррах ограничится тем, что поместит Голема в стеклянный шкаф и будет остаток жизни гордо демонстрировать, как особенный раритет? Это я перегорел — а наш общий знакомый Густав Гаррах все еще полон неистребимого мальчишеского желания забавляться с любой диковинной штукой, какая только попадется…

Судя по лицу графа, он эти опасения разделял полностью.

— Я, думается, состарился, — продолжал Грюнбаум. — Поскольку в глубине души жажду одного: покоя, неизменности… А это как раз и есть характерная черта старости. Можете думать что угодно о моих побудительных мотивах, но мне, право же, по-настоящему страшно, когда я представляю этого истукана на пражских улочках…

— Кровь и гром! — воскликнул барон. — Но пушка-то его, надеюсь, остановит?

— В конце концов, — сказал граф. — А до того… Где Голем, вам, разумеется, не известно?

— Представления не имею.

— А Гаррах знает те заклинания, которыми вы только что привели истуканчика в движение?

— Конечно. Я же говорю, мы вместе этим занимались…

— И сразу возникает множество вопросов, — сказал граф так, словно размышлял вслух. — Может ли это заклинание поднять настоящего Голема? Кто бы знал… — Он решительно встал. — Благодарю вас, Грюнбаум. Сами понимаете, в свете вышеизложенного нам нужно как можно быстрее вернуться в Прагу…

Он вышел первым, не оглядываясь. Молодые люди заторопились за ним, все же не удержавшись от того, чтобы еще раз посмотреть на плавное, завораживающее скольжение клубка саламандр в невысоком пламени. Карета, запряженная парой сильных лошадей, стояла на прежнем месте. Уже почти совершенно стемнело, и кучер зажег оба фонаря.

— Возможно, я крепок задним умом, — сказал граф, когда карета тронулась, — но мне сейчас кажется, что подсознательно к чему-то подобному я был готов. Ох уж этот Гаррах…

— Вы верите насчет Голема? — спросил барон.

— Вы знаете, верю. Случались вещи и удивительнее — ну, а в Праге, учитывая историю города, удивляться не следует вообще ничему.

— Прохвост старый! — рявкнул барон. — Я про Гарраха. Каков тихоня!

— Быть может, он не заслуживает таких эпитетов, — задумчиво отозвался граф. — Все-таки он не на службе, не обязан присягой или чем-то схожим… Он, конечно, не злонамерен и никогда не стал бы извлекать личную выгоду наподобие той парочки, за которой мы с вами охотимся. Но мне порой приходит в голову, что бескорыстная жажда познания вроде той, что сжигает Гарраха, еще хуже. Очень уж он уязвлен тем, что ученый мир отвергает его «классификацию» и прочие труды. Теперь представьте, что он и в самом деле обнаружил Голема… и, мало того, сумеет его оживить. Представляете, какой великолепный случай он усмотрит, чтобы отомстить тем, кто, по его собственными словам, погряз в материализме? Лучшей наглядной демонстрации и не придумаешь.

— А последствия?

— Ученые — народ особенный, Александр, — печально сказал граф. — Им важно одно: доказать нечто. А последствия их словно бы и не волнуют абсолютно… Что с вами?

— После всего, что мы только что слышали, кое-что, думается, нужно переосмыслить, — сказал Пушкин. — Я говорю о странном поведении Гарраха. До некоего момента он никуда не спешил, не проявлял нервозности, не пытался от нас отделаться… По-моему, переломным моментом стало как раз упоминание о Руджиери. О нашем Руджиери, нынешнем. О том, что он преспокойно пребывает в Праге. Тут-то, обозревая недавние события, наш профессор и повел себя странно…

— Ага! — сказал барон. — Все совпадает! У него есть Голем… а у итальянского комедианта — фамильное умение двигать статуи. Что-то очень уж многозначительно для простого совпадения… А?

— В том, что вы говорите, есть толк, — сказал граф. — Очень уж здорово все складывается… Итальянец — малый не промах и просто так сотрудничать с незнакомым человеком не захочет… но у Гарраха наверняка найдется немало интересного для взаимовыгодного обмена — я вовсе не о деньгах… Научное честолюбие — это страшная вещь, сжигает как огонь. Гаррах, Гаррах…

— Хватать их всех надо! — предложил барон. — Потом спокойно разберемся. А что, если они эту тварь на улицу выпустят?

— Не накликайте, Алоизиус, — серьезно сказал граф, печально глядя на обломок трости с серебряным набалдашником. — Мне и думать не хочется о последствиях. Уж если глиняная кукла величиной с кошку может во мгновенье ока сломать дубовую трость, как спичку…

— Хватать надо!

— Успокойтесь, — сказал граф. — Я немедленно разошлю сыщиков, как только мы приедем в Прагу. А пока что остается ждать. Наша карета все равно не может ехать быстрее, чем она сейчас едет…

— Знаете, что меня угнетает? — спросил барон. — Этот сукин кот мог сразу же кинуться к итальянцу, как только мы ушли. Адрес он от нас же узнал…

Он замолчал, досадливо стискивая свою трость с таившимся внутри клинком. Кони шли чуть ли не галопом в ночном мраке.

Глава VI

БЕШЕНАЯ КАРЕТА