Псы Господни 2 - Олег Велесов

не много. Большинство мелькают как листва на деревьях, этих запомнить невозможно.

— А такого… Жак Шир, торговец специями из Вокулёра? Он частенько по этой дороге катается. Только не лги. Узнаю, что солгал, ножом на куски резать буду. Быстро умереть не позволю.

Юнец вспотел.

— Знаю.

— Давно его видел?

— День или два назад. Скорее всего, два. Он в Туль ехал. У нас не остановился, хотя обычно останавливается, видимо, торопился товар забрать, значит, завтра-послезавтра обратно поедет. Тогда уж точно остановится.

— Как выглядит?

— Высокий, грузный, коричневый плащ, родинка на животе вот тут, — он указал в район пупка.

Место не самое открытое, узнать такие подробности можно лишь…

— Откуда про родинку знаешь? Ты его без рубахи видел?

— Мы… я… — заюлил юнец. Глаза забегали, губы затряслись. Понял, что в страхе сболтнул не то, что можно говорить, и заныл, закапывая себя ещё глубже. — Дяденька, это всё не так, не хотел я, а он денег обещал. Много! Я свой трактир хочу открыть, не хуже этого чтоб, вот и поддался… Дяденька…

Мы с Чучельником переглянулись. За грех мужеложства в средневековье полагалось отсечение греховных органов и сожжение таковых на костре перед всем честным народом. Малоприятное, надо сказать, наказание, редко кто после такого выживает. Но можно было получить и послабление. Всё зависело от смягчающих обстоятельств.

— Тихо, — я приложил палец к губам, взял юнца за ухо и притянул к себе. — Тише говори… То, что ты содеял, есть содомия — величайший грех. За такое тебе отсекут всё естество под самый корень, вспорют живот и набьют соломой. Жить после такого ты будешь не долго и в муках…

Снова потекли ноющие звуки, пришлось сдавить ухо сильнее.

— Но не всё так плохо, как ты можешь подумать. Церковь готова закрыть глаза на твоё преступление взамен на раскаянье.

— Каюсь!

— Не спеши, одного слова мало, требуется что-то более существенное.

— Господин, — зашептал юнец, — я много чего знаю о гостях заведения. Я умею слушать и подмечать то, чего многие не видят…

— Это именно то, что нужно. Как тебя зовут?

— Теофиль, господин.

— Теофиль, красивое имя. Так вот, Теофиль… Ты же понимаешь, что всё, что между нами происходит, между нами и должно остаться?

— Да, господин.

— Молодец. Как появится Жак Шир, ты мне его покажешь. Или дяде Чучельнику, это вон тому молчуну с рожей законченного бандита, хорошо? И ещё… У вас рыцарь остановился, бургундец…

— Господин дю Валь?

— Ты меня прям радуешь, Теофиль, церковь уже почти забыла о твоём грехе. Что можешь сказать о дю Вале?

— Щедрый господин. Он всегда останавливается у нас, когда проезжает из Бургундии в Бар или обратно. Сейчас он следует в Бар. Прибыл днём, взял комнату, э-э-э, четвёртая дверь слева как подниметесь по лестнице. С ним дюжина слуг: сержанты, оруженосцы, пажи. Отбывает завтра утром.

— У тебя с ним… — я изобразил толкающее движение.

— Упаси Бог! — воскликнул юнец, но не слишком искренне, чтобы поверить.

— А с кем ещё было? Говори, всё равно узнаю.

Он залился краской.

— Господин…

— Я не из праздного любопытства интересуюсь. Мне необходимо знать, кто ещё из местных содомитов готов помогать матери Церкви в её богоугодных делах.

Чучельник фыркнул, едва не подавившись куском мяса, я и не знал, что он способен реагировать на юмористический контекст некоторых моих высказываний. Всегда казался таким молчаливо-серьёзным, и вдруг на тебе, изобразил подобие смеха.

— С мельником, господин, — потупившись, поведал Теофиль. — Арон Коэн. У него четыре мельницы на Мёзе. Всё зерно, которое собирают в округе, проходит через него. А ещё торговля дровами. Очень богатый и влиятельный человек не только в Туле, но и в Бар-ле-Дюк.

Не уверен, что эта информация пригодиться мне когда-нибудь, но пусть будет, ибо не говори «гоп» пока не перепрыгнешь.

— Хорошо, Теофиль, ступай пока. Кстати, что насчёт комнаты?

— Увы, господин, свободных нет.

Что ж, придётся вновь заночевать в общем зале, впрочем, к этому мы уже привыкшие.

Ночь прошла беспокойно. Бургундцы продолжали пить даже когда столы сдвинули и на пол бросили тюфяки. Когда, наконец, угомонились, кто-то нет-нет да вставал и требовал вина, причём делал это настолько громко, что ни о каком сне разговора не шло. Возмущаться вслух и призывать дебоширов к тишине никто не осмелился, связываться с десятком пьяных профессиональных бойцов было себе дороже. Я тоже терпел, но не потому, что испугался, а потому что без скандала бы не обошлось. Драка, возможно, поножовщина, лужи крови на полу, разбитые морды. Дю Валь вряд ли помнит меня в лицо, но присутствие в трактире инквизиторов вызовет у него ненужный интерес. А мы и так засветились серьёзно.

Ещё затемно забегали служанки, загремела посуда. На кухне звал кого-то повар, визжал поросёнок. Ночлежники поднимались, наскоро завтракали и отправлялись по своим делам. Через час остались только мы с Чучельником и бургундцы. Я толкнул арбалетчика, тот зевнул и поднялся. Наш новый друг и соратник Теофиль стоял у прохода на кухню. Я поманил его.

— Умыться и завтрак.

Мы вышли на улицу, Теофиль вынес горшок с тёплой водой и полотенце. Я плеснул на лицо, протёр глаза. Из конюшни выводили лошадей. Сильные, сытые. Особое внимание привлекал рыжий жеребец. Если б я не знал, что Ив дю Валь находится в Паньи-сюр-Мёз, то сейчас обязательно это заподозрил, потому что такой жеребец есть только у баннерета. Я запомнил его по одной отличительной особенности: несмотря на полную рыжину, на передних ногах у него белые отметины в полбабки.

Если лошадей вывели, значит, готовятся к отъезду.

Мы вернулись в зал, сели за тот же стол, что и вечером. Теофиль подал завтрак: яичница с луком, острым соусом и пирогами. Бургундцы сидели по-прежнему у камина, молчаливые и злые. Со второго этажа спустился дю Валь. Я ниже склонил голову. Вряд ли он меня помнит, но как знать, вдруг у него память фотографическая.

— Вассер, готовы продолжить путь?

Бургундцы поспешно вскочили, а тот, кто вчера назвал меня шавкой, произнёс хрипловатым голосом:

— Да, сир, готовы.

— Надеюсь, вчерашний вечер прошёл без драк?

— Нет, сир, то есть, да, сир, никого и пальцем не тронули.

— Похвально, значит, не придётся платить хозяину за разбитую посуду и сломанные столы.

— Не придётся, сир.

Дю Валь прошёл к столу,