Опричник - Геннадий Борчанинов

бы дешевле, но я почему-то решил закупиться здесь и сейчас.

А на следующий день мы подошли к самой Казани, где вместо золотых куполов православных церквей виднелись высокие минареты.

— Да-а… — протянул брат, глазея на стены и башни. — Как же это взяли-то всё…

— Стену порушили, — сказал Леонтий. — Мину подвели и порохом заложили.

На стене и впрямь оставались следы разрушений. Старательно отремонтированные, но если приглядеться, то можно было без труда заметить свежие участки. Ворота тоже выглядели новенькими и свежими по сравнению со стеной.

В посаде и на торге в глазах рябило от ярких халатов и пёстрых тканей, всё было непривычно, в новинку. Но мы не задерживались, от греха подальше, направились сразу к воеводе, князю Александру Ивановичу Воротынскому, в кремль. Здесь тоже кипела стройка, возводились башни кремля и каменные стены, внутри строилась церковь. Работы хватало на всех.

Отовсюду звучала татарская речь вперемешку с русской, обстановка в городе, на мой дилетантский взгляд, была абсолютно спокойной. Русские и татары мирно сосуществовали, и я пока не видел никаких явных признаков тлеющей вражды, которая могла бы вспыхнуть. Но раз государь сказал выяснить, я это сделаю. Не на пустом же месте возникли у него эти сведения.

На воротах в кремль службу несли, как ни странно, татары.

— Стой! Куда? — остановили меня они.

— К воеводе, письмо государево, — сказал я.

— Проходи, — без малейшего акцента произнёс татарин.

В кремль прошли пешком, хотя масштабы его вполне позволяли пронестись по нему галопом. И внутреннее убранство кремля заметно отличалось от того, что я видел, когда приезжал в Казань как турист. Оно и понятно, пять веков минуло.

На дом воеводы мне просто указали пальцем, мол, вон тот, трёхэтажный. Раньше этот дом принадлежал если не хану, то какому-нибудь знатному татарину, не иначе, потому что выглядел он скорее по-татарски, нежели по-русски. У крыльца нёс службу холоп с рогатиной.

— Кто таков? — лениво спросил он, загораживая путь рогатиной.

Не удивлюсь, если и возле покоев Воротынского стоит ещё один рубеж охраны, точно так же останавливающий и вопрошающий каждого, кто смеет приблизиться к князю. То ли Воротынский и впрямь опасался покушений, то ли его просто мучила паранойя, но служба тут была организована едва ли не лучше, чем в Московском Кремле.

— Боярин Злобин, с письмом из Москвы, — сказал я, недовольно хмурясь.

— Тута обожди, боярин, — попросил меня караульный.

Убедившись, что я не намерен прорываться внутрь дома, холоп взбежал по крыльцу и скрылся за дверью. Мы с братом и Леонтием переглянулись. Фёдор пожал плечами.

Вскоре холоп вернулся, остановился на крыльце.

— Боярин, проходи. Остальных не велено пускать, — сказал он.

Я покачал головой, удивляясь такой строгости, но спорить не стал. Говорить с воеводой я всё равно собирался наедине.

Меня проводили к князю, доложили о моём прибытии, дождались разрешения войти. Князь Воротынский оказался представительным мужчиной лет этак сорока, с короткой светлой бородой и ясными глазами, почему-то одет он был на татарский манер, в цветастый шёлковый халат. Завидев меня, он поднялся, прошёл ко мне навстречу. Я сдержанно кивнул.

— Здравствуй, княже, — сказал я. — Весть для тебя от Иоанна Васильевича.

— И тебе здравия, — пожелал он. — Как там Москва?

— Стоит, — кратко ответил я, протягивая воеводе царское письмо.

Воевода осторожно принял свиток, внимательно осмотрел печать, покрутил письмо в руках. Я невозмутимо смотрел на то, как он вскрывает его и аккуратно разворачивает на столе, держа самыми кончиками пальцев. В чтении он помогал себе деревянной палочкой, которой медленно водил по строчкам.

Пришлось подождать, пока он прочитает всё до конца. Ладно хоть лицом он просветлел и заметно расслабился, даже улыбнулся чему-то.

— Слава те, Христе… — вздохнул он.

Значит, весть добрая. А то мне самому было бы не очень приятно приносить плохие известия.

Письмо он дочитал, так же аккуратно свернул, убрал в один из многочисленных ящиков. И только потом повернулся ко мне.

— На словах что-то велено передать? — спросил он.

— Велено мне узнать, кто тут в Казани татар на бунт подбивает, — сказал я.

— Да, отписал государь, — кивнул Воротынский. — Ну, всем, чем сумею, помогу. Оно и мне на пользу. Коли выйдет чего, так и меня отсюда заберут наконец, из дыры этой проклятущей…

— Дозволь узнать, княже, отчего осторожничаешь так? — спросил я, снедаемый любопытством.

Воевода дёрнул щекой.

— Как же! Трижды убить пытались уже! — фыркнул он. — Хошь не хошь, а осторожничать станешь!

— Татары? — спросил я.

— А кто ж ещё⁈ — фыркнул князь. — То зарезать пытались, то отравить. Недовольных много.

— Понятно, — хмыкнул я.

Скорее всего, это одни и те же люди, те, кто пытается убить Воротынского и те, кто пытается поднять татар на бунт. Подпольное сопротивление или вроде того. Партизаны.

Фильмы про подпольщиков я, бывало, смотрел и в детстве, и в юности, и вряд ли местные татары хитрее советских партизан. В плане организации работы подполья, само собой. В целом-то хитрее татар сложно кого-то найти, когда татарин родился, еврей заплакал.

— Может, есть подозрения, куда копать? — спросил я у князя. — На кого укажешь?

— Да тут в кого ни ткни, — проворчал воевода. — Проще сказать, кого не подозреваю. Себя самого.

— Ну, может есть какие-то имена? — спросил я.

Искать иголку в стоге сена без всяких наводок и подсказок мне не хотелось, на это уйдет гораздо больше времени, чем я могу себе позволить.

— А ты любого бека допроси, — сказал мне Воротынский. — Все они одним миром мазаны, басурмане…

— А сам-то, княже, почему не допросил? — удивился я.

— Ну так ты человек приезжий, новый, тебе здесь не жить, — пожал он плечами. — А мне вертеться меж них надобно… Было. Оно же как… Неизвестно, сколько тут воеводой сидеть. А я же тут заместо царя, судить и рядить. Начни я вопросы задавать, да с пристрастием, сколько бы я ещё тут прожил?

— Недолго… — хмыкнул я.

Да уж, дела. По словам князя выходит, что теперь можно хватать любого знатного татарина, подвешивать на дыбу и задавать вопросы. Мы так делать, конечно, не будем.

— А османы тут в городе есть? — спросил я на всякий случай.

— Османы? Думаешь, они? — нахмурился Воротынский.

—