Господин следователь - Евгений Васильевич Шалашов

руку, словно решил, что я прямо сейчас начну бить его городового и сказал:

— Вы, господин следователь, не сердитесь на дурака. — Показав кулак подчиненному, сказал: — Я ему сам потом морду начищу.

А мне что, жалко, что ли? Хочет пристав своего подчиненного поучить — пусть.

— А чего я-то? — обиделся Смирнов. — Тихонович у нас болтает, что господин следователь из бывших студентов, а студенты они все против царя идут.

Я осторожно избавился от руки пристава и снова сел, давая разрешение всем прочим расслабиться.

Возможно, что зря я так себя повел. Скорее всего — было достаточно одной шутки, но у меня не было цели стать «своим» среди полицейских чинов. Напротив — сейчас это лишнее. А что они про меня станут говорить между собой — мне все равно.

— А Тихонович-то — он кто такой? — поинтересовался я. — Откуда он про меня знает?

— Так Тихонович — канцелярист наш, без чина, — пояснил Антон Евлампиевич. — У него сестрица, Анна, гостиницей управляет. У Аньки-то первый муж хозяином «Англетера» был, а потом помер. Анька во второй раз замуж вышла, мужа себе подыскала смирного и хозяйственного, а сама она в гостинице за мужика.

Вот оно что. Анна Тихоновна — хозяйка гостиницы. Ну да, ей-то я говорил, что я из студентов, а то, что мой отец вице-губернатор, не новость. Значит, это она сплетню-то распустила.

— Спросите-ка у своего Тихоновича, как он считает — поставили бы в следователи человека, который против царя идет? Был он студентом, нет ли — тут дело десятое. У следователя, как и у вас, одна задача — порядок в государстве блюсти. Разве не так? А вот скажи-ка, городовой Смирнов, можешь ли ты себе такое представить, чтобы полицейский против царя пошел?

Вроде, и недалеко Макаринская роща от Череповца, но все равно мы вернулись только к обеду. Смирнов сопроводил телегу с покойником в морг, а господин пристав посмотрел на меня.

— Ну что, Иван Александрович, сейчас пойдем Шадругова брать или потом, ближе к вечеру, когда он домой придет?

Я призадумался. Не специалист я по арестам, но и в том, и в другом случаях имелись свои плюсы и минусы. Конечно, лучше бы брать кузнеца прямо сейчас, пока он не начал дурить. Если он и на самом деле убийца, то о находке трупа уже знает — город-то маленький и знает, что скоро за ним придут. Но вот кузница меня смущала.

— В кузнице народу много работает? — поинтересовался я.

— Человек пять, — отвечал пристав.

— Если мы нагрянем, заступаться за Шадрунова не станут? А иначе у нас боевые действия начнутся, а не арест.

— Заступаться не станут, — уверенно ответил Антон Евлампиевич. — Тимка Савельев — тот еще кобелина, ему уже несколько раз зубы пересчитывали. Но одно дело по зубам дать, совсем другое — убить, да еще так скверно.

Я мысленно присвистнул. Скажите — где патриархальность русского народа? Где хваленая женская верность? И где чистота женатых мужчин? А тут… Городовой, которого муж снял со своей жены, сидит в крапиве с голой, простите, жопой. И какой-то приказчик, которому рады жены!

Нет, не стоит идеализировать нашу историю. Впрочем, и мазать черным цветом не стану.

На всякий случай господин пристав взял с собой еще пару человек. Кузнец — мужик здоровый, но если навалиться всем миром — то справимся.

Но на заводе Шадрунова не оказалось. Мастер, что начальствовал над кузнецами, сказал:

— С утра на работу не вышел. Жена прибежала, сказала — мол, заболел. Знаю, как он болеет. Нажрется, а потом два дня в себя приходит. Если бы не был хорошим кузнецом, давно бы уволили.

Что ж, может, оно и к лучшему. Если кузнец сейчас лежит, то возьмем его без проблем.

— Давай, Епифанов, первым зайдешь, а мы следом, — скомандовал пристав.

Городовой Епифанов мелко перекрестился, вздохнул и, открыв дверь в дом, отважно шагнул вперед.

Но только полицейский вошел, как изнутри раздался протяжный рев и Епифанов, словно пробка из бутылки, вылетел наружу. А следом за ним выскочил здоровенный мужик, показавшийся настоящим чудовищем — на полголовы выше меня, а кулаки размером с мою голову. И, мало того — Шадрунов держал в руках сучковатое полено.

Похоже, подозреваемый был не в самом доме, а в сенях и ждал появления непрошенных гостей. А еще — он был пьян. Не настолько, чтобы упасть и заснуть, а настолько, чтобы уже ни хрена не соображать и оказывать сопротивление полиции. При толковом адвокате у Шадрунова был шанс свести убийство любовника мужа к каторжным работам лет на восемь, а вот за убийство полицейского чина рисковал головой.

Кузнец с завода братьев Милютиных выскочил во двор и махнул поленом, описав круг, а все мы — и городовые, и я, шарахнулись от него, едва успев ускользнуть от удара. А если бы попало — пиши пропало. Да еще занозы бы пришлось выковыривать.

— Шадрунов, не дури! — строго сказал пристав, хлопая себя по кобуре. — Станешь дурить, я в тебя пулю засажу, понял?

Но господин пристав не спешил вытаскивать свой табельный револьвер. Интересно, с чего это вдруг? Кобура не пустая — вон, рукоятка револьвера торчит и шнур болтается. Тут до меня дошло, что пристав попросту не зарядил свое оружие. Может забыл, а может решил, что ходить со снаряженным револьвером чревато.

У полиции, что пришла за арестантом, вообще никакого оружия не было. Вот, разве что, вытаскивать форменные палаши, которые обзывают «селедками», но что может палаш против полена в руках трудящегося человека?

— Твою мать, — вырвалось у меня, когда увидел, что Егорушкин отважно, словно в бою, кинулся на пьяного кузнеца.

Я едва успел ухватить ретивого городового за шиворот и отшвырнуть его в сторону. Вовремя! В том месте, где только что была голова в фуражке, просвистело полено.

Невольно я заозирался по сторонам. Так, поленница… Полено, это хорошо, но неудобно. А вот тут очень удачно отыскалась чурка — круглая, удобная.

Я сделал шаг в сторону разъяренного кузнеца.

— Эй ты, хрюн моржовый! — выругал я Шадрунова, привлекая к себе его внимание.

— Ах ты про…. и х… — отозвался кузнец, переводя дух и опять приготовившийся взмахнуть поленом. Дальше из него полилось столько нехороших слов, что лучше бы их не слушать.

Вот ведь, как в жизни бывает несправедливо. Я-то его выругал почти ласково.