Адвокат вольного города 7 - Тимофей Кулабухов

рынке утыкались в то, что есть карта и есть дебилы, которые не способны её прочесть.

Нам помогли три не то озера, не то болота, между которыми была пустошь и заброшенный известковый карьер. Наше место назначения. На краю карьера и был домик того дядьки, который предоставляет нам убежище.

Громадное наклонное поле, незначительный участок которого был предназначен для выращивания каких-то чахлых овощей, стало нашей посадочной площадкой.

Посадка — это всегда… скажем так, не скучно.

Уже близился вечер, а в темноте сажать самолёт на тёмную землю, даже при наличии прибора ночного виденья, это то ещё шоу.

Поэтому мы спешили.

Облёт поля, выбор направления. Диспетчера, который ругался бы и создавал проблемы, но и подсказал полосу — нет.

Значит, всё сами.

Вылет подальше, над озером. Поворот, потом выравнивание самолёта, ещё поворот. Получился разворот в направлении «нашего поля».

Снижаемся.

Под вечер ближе к земле, по закону подлости, дул злой боковой ветер. Даже сквозь шум винта я слышу, как скрипят зубы у Фёдора.

Высота примерно двести метров. Высотомер нагло показывает четыреста пятьдесят, но он штука неточная и зависит от атмосферного давления, даёт погрешность даже после корректировки на «ртутный столб».

Порывы ветра пытаются опрокинуть лёгкую птичку самолёта вбок, влево.

— А! Мать-перемать! — не понимаю, что творит Фёдор, но он внезапно поддаёт газку, то есть увеличивает тягу самолёта, ускоряя машину и уходит далеко куда-то влево, так что через минуту мы оказывается слева от поля, над непролазными кустами и оврагами.

Солнце уже касается горизонта и внизу уже нет прямых лучей и лишь полыхающий небесный океан освещённых всеми цветами заката облаков освещает нашу посадку.

Фёдор лихо и уверенно, довольно смелым манёвром развернул самолёт на небольшой высоте так, что впереди оказалось посадочное поле, а ветер давит уже в лицо.

Любой ветер — это негативный фактор при полёте и посадке, так было написано в почитанной мной книге по лётному делу.

Всё же я грёбанный теоретик, юрист, сжимающий челюсть от переживаемых эмоций.

Каждый полёт, ровно каждый, это не только быстрое перемещение, но и ненулевой шанс умереть. И надо иметь мужество в этом признаться себе, а потом с этим фактом с достоинством жить. В моём случае сжав булки на жестком тоненьком покрытии кресла второго пилота.

Ветер в лицо.

Ветер в лицо способен создать воздушную яму и обрушить сразу на десять метров, особенно если самолёт идёт на большой скорости. Ветер в спину, вернее «в хвост» может этот самый хвост занести при посадке, а то и перевернуть хвостом вперёд, разметав машину по полю.

Боковой способен снести с полосы (тут нет проблемы, поле ровное) и может опрокинуть набок, к тому же он усложняет «касание», потому что при посадке касание это самый, как говорит Фёдор, — цимес, ведь если ударить весом даже нашей лёгкой машины о грунт одним колесом, то оно может и отвалиться. И тогда риски при посадке заиграют новыми красками.

Фёдор, который посоветовался разве что с собственным развесистым матом, сажал машину, принимая ветер в лоб, во фронт, благо поле во всех направлениях ровное и сравнительное чистое.

В какие-то моменты я придерживал руль и слегка помогал, но основная моя работа была — не паниковать и не мешать.

Касание вышло неожиданно мягким и плавным, словно ветер и природа в последний момент решили сжалиться, а может рука у Фёдора ловкая, да лёгкая.

Теперь мы мчали по полю и, хотя ветер ещё несколько раз порывался вырвать штурвал из рук, Фёдор только длинно и без повторений ругался, до меня долетали только весёло-азартные выражения вроде — «куда, мля!».

Скорость быстро снижалась, и мы благополучно стали на самой середине поля.

Мой первый пилот привстал с кресла, примерно, как атакующий кавалерист на седле, высматривающий врага.

Фёдор не дал двигателю и винтам совсем остановиться и чуть прибавляя тяги, потащил по земле (самолёт тоже умеет ездить) к дальнему краю к какой-то странной постройке, имеющей самый неприспособленный для жизни вид.

Это был громадный, сбитый из досок, покосившийся сарай без ворот, внутри которого свободно гулял ветер.

— Не ссать, пехота! — выдохнул Фёдор, ни к кому, впрочем, конкретно не обращаясь и погасил двигатель, после чего винты спустя некоторое количество поворотов послушно встали, провозглашая собой тишину степного вечера.

К нам от домика на смирной лошадке, явно никуда не торопясь, ехал местный, надо думать, это хозяин того дома, стоящего на краю поля.

— А почему лицом к ветру? — спросил я первого пилота, когда мы оба вылезли и встали, опёршись о крыло.

Я ожидал услышать что-то вроде что «машину надо чувствовать сердцем» или нечто такое же, хотя и понимал, что его лётный опыт был сравнительно невелик.

— Так поэтичнее, — возвышенно выдал Фёдор и закурил, стащив с себя шапку пилота, дав свободу длинным волосам.

Выдохнул. Любая успешная посадка, это хорошо.

При этом я привёз на грузовике ещё авиатоплива и в целом считал, что авиаотряд должен продолжать тренироваться, в том числе хотел бы и сам попробовать рулить при взлёте. Пока что хотя бы взлететь, без посадки.

Неторопливо подъехал конник, невысокий сухонький старик.

— Исэнмесез! Я Набихан, мне из города про вас сообщали.

— Аркадий.

— Фёдор.

— Ну, что, оставляйте в покое летучего коня, добро пожаловать в дом. Богатый ужин не обещаю, но чаем с казылыком угощу.

— Нее… — протянул Федор и потрогал фюзеляж. — Вы, как хотите, я своих буду ждать. И птицу стеречь.

— До середины ночи придётся ждать, — напомнил я ему.

— Ничего. Костерок разведу, самолёт закачу. Этот сарай пустует? — спросил он дедка, показав пальцем, хотя иных строений поблизости не было.

— Сарай? Он тут был до меня, — неопределённо ответил лжетатарин.

— Ладно, — я повернулся к Набихану, — Спасибо за приглашение, мы пока не станем Вас обременять. Вы свет в доме не гасите, чтобы мы вас могли найти, но пока и правда тут побудем.

Он понимающе кивнул и, не прощаясь, лениво прорысил в обратном направлении.

Фонарика не было, однако исследовав в лучах заходящего солнца сарай, мы пришли к выводу, что его использовали контрабандисты. Изнутри он был обшит дополнительным слоем досок, так что был прочнее, чем казался на первый взгляд. По левому краю дощатый пол, старый, но крепкий, а у дальней стены так вообще печка-буржуйка, какой-то местный её аналог.

— Закатим самолёт? Пока не стемнело? — предложил Фёдор и я согласился с его идеей.