Порождения войны - Яна Каляева

Глава 8

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Октябрь 1918 года

Саша переступила порог — и едва не выскочила обратно за дверь. На коленях коренастого мужчины сидела девица в расстегнутой на груди блузке. Девица заливисто смеялась. Из граммофона доносился пошлый романс со скверного качества пластинки. Мужчина поднял глаза и глянул на Сашу без особого интереса, будто видел ее каждый день.

— А, комиссар, — сказал Князев. — Чего застыла на пороге? Входи, раз уж приехала.

— Мы могли бы поговорить завтра, раз вы теперь… отдыхаете, — растерялась Саша.

Князев усмехнулся. Мягко столкнул девицу с колен, шлепнул по заду.

— Ладно, ступай, девонька. Видишь, ты смущаешь комиссара.

Девица хихикнула и побежала к двери в глубине комнаты. Князев проводил ее взглядом. Снова глянул на Сашу.

— Садись, комиссар, — и кивнул на массивный дубовый стул по другую сторону стола.

Это не было приглашением, это было приказом. Выполнить приказ означало с порога принять его правила игры. Однако и оставаться на ногах было бы глупо.

Саша прошла мимо указанного ей стула. Обошла стол. Подошла к Князеву. Протянула ему руку.

— Моя имя Александра Гинзбург.

Князев не встал, даже не изменил своей вальяжной позы. Однако протянутую ему руку пожал, и пожал крепко. Несколько крепче, чем это принято.

— Мое имя тебе известно, Александра Гинзбург.

Саша снова обошла стол и на этот раз села, куда ей было указано. Облокотилась на стол, уперлась подбородком в сложенные в замок руки, посмотрела на Князева в упор.

Саша догадывалась, что означает такой прием. Сама она иногда просила, чтоб матросы перед допросом избили подследственного. Слегка, чтоб он успел осознать реальность, в которой находится, и ей не приходилось тратить время и силы на донесение до него его ситуации. Князев сейчас делал то же самое с комиссаром, пусть и в своей манере.

— Лекса! — позвал Князев. Рыжий с готовностью просунул голову в дверь. — Дуй на кухню. Ужин принеси товарищу комиссару. И чаю горячего.

— Буудь сделано! — бодро ответил Лекса и прикрыл дверь.

— Зачем ты приехала, Александра Гинзбург? — прямо спросил Князев.

Обманывать этого человека явно не стоило. Говорить недомолвками — тем более. Правда, при всей ее опасности, осталась единственным возможным решением.

— Я приехала решить вопрос о возобновлении снабжения пятьдесят первого полка.

— Будешь судить, довольно ль я хорош для Советской власти? — усмехнулся Князев.

— Не так. Достаточно ли Советская власть хороша для тебя, Федор Князев.

С минуту они, отставив условности, разглядывали друг друга. Князев выглядел так, как Саша и ожидала. Голубые, навыкате, глаза, мясистый нос, румяные щеки, самые простецкие усы с бородой. Рязанская ряха, что называется. И так не вяжущийся с внешностью тяжелый, пристальный взгляд. Саше захотелось проверить, все ли пуговицы застегнуты на ее гимнастерке.

Романс наконец закончился. Игла граммофона уперлась в картонную середину пластинки, наполнив комнату шипением и треском.

— Ты приехала сюда одна, — медленно сказал Князев. — Ты ведь неглупая баба, комиссар. Настолько веришь в себя?

— Я настолько верю в тебя, командир, — ответила Саша, не отводя глаза. — Верю, что ты хочешь продолжить воевать за общее дело народа. За таких же людей, как ты.

Ввалился рыжий Лекса с подносом, принялся неловко накрывать на стол. Саша перевела дыхание и воспользовалась паузой, чтоб окинуть взглядом комнату. Богатая, элегантная даже гостиная купеческого дома явно использовалась в последнее время людьми, не привыкшими к такой обстановке. На полированной столешнице виднелись пятна и круги от стаканов. На табурете в углу — жестяное ведро с колодезной водой. Изящная хрустальная конфетница забита окурками. На столе еще до прихода Лексы стояла тарелка с хлебом и грубо нарезанным салом.

Алкоголя не было. Это несколько неестественно: девка, закусь — а выпивки нет. Князев совсем не пьет? Или, наоборот, запойный?

Перед тем как уйти, Лекса снял иглу с пластинки, и треск прекратился.

— Я за народное дело воевал, — сказал Князев. — Дак после понял, что оно стало делом большевиков. Вы вот говорите “воевать за власть Советов”. А сами расстреливаете советы, когда в них большевиков не выбрали. Что ответишь, комиссар?

— Отвечу, что мы на войне. И мы воюем со всяким, кто объявляет себя нашим врагом. Каким бы ни было его классовое происхождение. Еще я скажу, что есть вещи, изменить которых мы не можем. И есть то, что мы можем. Что я могу — так это наладить для тебя связь с партией и правительством Советской республики. Обеспечить пятьдесят первый всем, чем только возможно. Снаряды, обмундирование, провиант — все это получить сложно, но реально. И это я буду делать, если только ты, командир, скажешь мне, что готов продолжить воевать за Советскую республику.

— Если я скажу! — Князев поднялся со своего стула и в возбуждении заходил по комнате. — Тебе довольно будет моего слова?

Предыдущий комиссар оскорбил его недоверием, догадалась Саша. Ах, черт. Какая грубая, какая глупая ошибка. И как дорого она еще может обойтись.

— Мне будет довольно твоего слова, — твердо ответила Саша.

Князев резко повернулся на каблуках, шагнул к ней, встал почти вплотную к ее стулу, уставился Саше в лицо. От него пахло порохом, табаком и еще чем-то, кажется, мокрой звериной шерстью — и дешевым одеколоном поверх этого всего.

— Дак ты ведь и не знаешь обо мне ничего, комиссар. Почему ты веришь мне?

— Потому что я верю им, — ответила Саша, глядя на Князева снизу вверх, и кивнула на дверь. За дверью — дом, двор и город, полные верных Князеву людей. — Люди бы за тобой не пошли, будь ты тем, кто не держит слова.

— Ты, должно быть, голодна, — сказал Князев неожиданно мягко. — Поешь.

Саша кивнула. Только что она полагала, что ей кусок в горло не полезет. Но ведь она действительно не ела ничего со вчерашнего утра. И она больше не нервная петроградская барышня, она теперь солдат. А солдат ест всякий раз, как выдается возможность.

Чай оказался сладким. Когда-то Саша не