Пустыня (СИ) - Щепетнёв Василий

Инопланетяне тому виной? Может быть…

Глава 8

8

20 апреля 1976 года, вторник

Компенсация

Приняли меня по всей форме. Евгений Михайлович Тритьяков — с генеральскими погонами, Миколчук — с полковничьими. И третий, старичок, с пустыми погонами.

Кабинет средненький. На стене два портрета, Леонид Ильич и Феликс Эдмундович. Леонид Ильич — красавец. В парадном кителе с золотым шитьем, при старших орденах, лицо мудрое и волевое. Дзержинский же в простенькой гимнастерке, фуражке чуть набекрень, смотрит искоса, и бородка козлиная, мефистофелевская. Состарившийся гимназист-проказник.

Панели светлого дерева. Всего один телефон на столе. В углу сейф колхозного типа. Несерьезные муслиновые шторы. Если бы это не был Комитет Государственной Безопасности, я бы подумал, что нахожусь в профсоюзном комитете фабрики легкой промышленности. Швейной или даже кондитерской: пахло миндалём. Чуть-чуть.

Не будь чекисты в форме, их тоже можно было бы принять за профсоюзных работников: старичок — председатель профкома, Тритьяков казначей, и Миколчук секретарь. А меня за просителя бесплатной путевки в местный дом отдыха держат. На недельку.

— Как вам известно, Михаил Владленович, решением шахматной федерации Советского Союза наши шахматисты не будут участвовать в израильской олимпиаде. Не будут участвовать и в параллельной олимпиаде, которую собирается провести Ливия.

Я сидел напротив тройки. Не потел, не нервничал, на стуле не ёрзал. Так себе стул. Месткомовский. Неудобный, чтобы просители не засиживались.

Но я не проситель. Мне ничего не нужно. Это им нужно, раз звонят и просят приехать в Москву. Срочно. За счёт заведения.

Я приехал. И увидел, что кое-что изменилось. Даже не знаю, радует это меня или нет. Прежде всего, говорят и показывают начистоту. Шахматная федерация, Спорткомитет — это так, для публики. А решения принимают здесь, в Комитете Государственной Безопасности. Нет, никто иллюзий не питал — начиная с легендарного Крыленко, шахматами в стране занимались люди непростые. Вайнштейн, Батуринский, Миколчук — чекисты, как ни называй. Но соблюдался декорум: чекисты как бы отдельно, и шахматы как бы отдельно. И действительно, Крыленко и Вайнштейн были неплохими шахматистами, да и Батуринский тоже. Но сейчас никакой маскировки. Генерал, полковник и непонятный старичок выкладывают карты на стол. Может, я достиг того градуса посвящения, когда тайное стало явным?

— Но недавно ливийское руководство решило устроить шахматный турнир и пригласить на него лучших шахматистов мира, — после короткой паузы, обозначавшей важность того, что последует, продолжил Миколчук. — Самых лучших. И обратилось к нам с соответствующей просьбой. Выделить лучшего шахматиста страны, который будет участвовать в Турнире Мира — так решили ливийцы назвать предстоящее состязание. И мы, всесторонне проанализировав ситуацию, решили предложить вам, Михаил Владленович, представлять нашу страну на этом турнире.

— Это большая честь и большая ответственность, — подал голос старичок. Дребезжащий тенорок, обыкновенный для людей его лет. Но все вздрогнули. Ну, не все, а генерал и полковник. Чуть-чуть, едва заметно. Будто ставень внезапно стукнул.

Но не было здесь ставней.

Полковник подождал, не последует ли продолжения, затем двинулся дальше:

— Задача, как вы понимаете, Михаил Владленович, не только и не столько шахматная. Задача эта политическая. После недавних событий Ливия стала нашим основным партнером на Ближнем Востоке, и отношения с ней являются приоритетными для Советского Союза. С другой стороны, Ливия Ливией, но у советских собственная гордость.

— Дело в том, Михаил Владленович, — отчество моё генерал произнес так, будто говорил — Владленович ты, конечно, Владленович, а вообще-то и по возрасту, и по чину ты простой пацан Мишка, так что не зазнавайся, — дело в том, что среди участников, по всей видимости, будут и Фишер, и Карпов. Фишер — ладно, Фишер это Фишер, но вот Карпов… Как вы знаете, наша федерация приняло негласное правило — не участвовать в турнирах, где играет Карпов. По известным соображениям. Недопустимо, чтобы наши шахматисты проигрывали отщепенцу, — он выжидающе посмотрел на меня.

Я промолчал, лишь слегка наклонил голову — так взрослый дядя слушает малыша, залезшего на стул читать стихи. В светло-сером костюме, итальянском, модельном, купленном в Лондоне за девятьсот девяносто девять фунтов, с галстуком-бабочкой, на ногах итальянские же туфли — я здесь был пришельцем. Человеком из иного мира. В некоторой степени, да. И они это чувствовали. В их глазах я был стилягой, мажором, везунчиком, буржуазным перерожденцем. Короче, скотиной. Но своей скотиной, и не простой, а выставочной. Может, лошадка, может, коровка, а может — перспективный поросёнок. Которого нужно обихаживать и беречь от волков. За поросенка колхоз могут грамотой наградить, почётной, а то и дипломом. Даже медаль могут дать Председателю. Или целый орден. В общем, пусть резвится. Пока. А там — как Председатель распорядится.

— Вы, надеюсь, понимаете, как важно не проигрывать Карпову, — не дождавшись реплики, продолжил говорить генерал. — Тем более важно на таком значимом и престижном соревновании, как Турнир Мира. Следует продемонстрировать дружественной Ливии нашу силу, нашу мощь — во всех её проявлениях. В том числе и шахматных. Можете ли вы, Михаил Владленович, гарантировать, что не проиграете Карпову?

— Я?

— Да, именно.

— Как вы это себе представляете — гарантировать? Каков механизм этой гарантии? Я купил телевизор — минский, хороший, «Горизонт», и к нему прилагалась гарантия. Сломается — чинят бесплатно. В течение года. А тут — игра. Положим, я скажу, что гарантирую — и проиграю, тогда как быть? Единственный надежный способ избежать поражения — не играть вовсе. Так что мой ответ — нет, не гарантирую. Более того, я уверен, что гарантии подобного рода невозможны в принципе. Если кто-то из шахматистов считает иначе и может гарантировать конкретный результат, то, вероятно, лучше ему и предложить участвовать в турнире.

— Я спрошу иначе, — опять сказал старичок, и опять генерал и полковник вздрогнули, — я спрошу так: можете ли вы играть с Карповым на ничью, исключив риск поражения? Без атак в чигоринском стиле?

Этот старичок тот еще старичок. Разбирается.

Если шахматист высокого уровня, вот как я, целенаправленно сушит партию, играет на ничью, то она, ничья, весьма вероятна. Ну, а если на ничью играют оба соперника, она, ничья, практически неизбежна.

Так я и ответил.

— И если руководство… руководство шахматной федерации попросит вас целенаправленно играть на ничью, вы согласны исполнить эту просьбу?

— Не вижу препятствий.

— Тогда первый пункт считаю выполненным. Всего хорошего, Михаил Владленович, желаю успеха, — старичок встал со стула. Оказался он росту маленького, метр пятьдесят пять, не выше. Тритьяков и Миколчук дернулись было встать, но под взглядом старичка удержались. Старичок неспешно, прихрамывая на левую ногу, ушел. Не через большую дверь, в которую вошел я, а маленькую, на противоположной стороне помещения. Куда она вела, я не знал. В комнату отдыха? Возможно. Старичку, теперь я понял, было около девяноста.

Кто же это такой, старичок-то? Вовсе не Партком Парткомыч. Отнюдь нет.

После его ухода полковник и генерал вздохнули свободно, полной грудью. Буквально, да. До этого дышали тихонько, как мыши под веником, а теперь что, теперь не страшно.

А было страшно? Генералу? Полковнику? Нет, конечно. Ну, чуть-чуть. Как страшно любому человеку рядом со снарядом времён Великой Отечественной, снарядом, найденном во время рытья котлована для нового дома. Оно хоть и наш, снаряд, и времени много прошло, а ну, как рванёт?

Но пронесло. Можно перевести дух.

— Вот так, Михаил Владленович. Переходим ко второму пункту — сказал Тритьяков с подъёмом. — Вам приходится частенько бывать в Москве, не так ли?