Новое дело - Никита Киров

— Бывает. А есть место, где поговорить можно, если время есть? По делам надо потрещать с тобой.

— Есть-есть. Пошли на реостат, там никого.

Чего он смутился — понятно. Ему двадцать, ей тридцать три, если не путаю, и есть сын-подросток. Обычно, в таких организациях работают или совсем молодые девчонки, или тётки в возрасте, а она выглядела в самый раз, вполне себе отлично, чего Руслан на неё и запал. Ну а сам он парень видный, непьющий и работящий, ещё и ответственный, да и выглядит старше своих двадцати.

Но смущался он совсем не из-за разницы в возрасте.

Ирина — вдова прапорщика Иванова, погибшего в прошлом году в Гудермесе. Прапор у нас был вредный и требовательный, но своё дело знал.

Он не был нашим земляком, Иванов откуда-то из-под Ростова, но часто ездил по стране по гарнизонам. Почти перед самой войной его перевели в военную часть, что стояла недалеко от Тихоборска, и оттуда в наш сборный «кадрированный» полк в Чечню.

Прошёл Афган в своё время, причём служил вместе с капитаном Авериным, и сердце у него за нас, пацанов, болело, хоть он старался это не показывать. И мы его уважали, не меньше, чем самого капитана.

Уважение наше он заслужил много раз. Однажды он даже вычислил, где по зелёнке бродит вражеский снайпер, и поставил на него растяжку, на которой снайпер и подорвался. Этим спас многие жизни.

Прапорщик Иванов погиб в Гудермесе, когда на село нападал Салман Радуев со своей бандой, откуда мы пытались его выбить. Погиб буквально через несколько дней после смерти Аверина, своего лучшего друга.

Прапора посмертно наградили орденом, как и капитана.

После дембеля мы заходили к его жене и сыну, спросить, надо ли чем помочь. И это был последний раз, когда наша группа собиралась почти в полном составе, кроме Самовара, пока я сам не стал всех собирать.

Ирина тогда переехала из военного городка в посёлок и устроилась в депо по знакомству. Работа была нужна, потому что пенсию за мужа платили совсем маленькую, одни копейки, и сын ещё подрастал. К тому времени она уже смирилась со смертью мужа и пыталась жить дальше, но что-то получалось, и ей ничего не было нужно.

А Царевич же ответственный, он ходил ко всем нашим, вот и к вдове прапора, значит, заходил. Один раз зашёл, второй, третий, ещё и работают в одном депо, вот и пошло-поехало.

Так что я удивлялся недолго и подкалывать его не собирался.

Мы прошли чуть дальше, мимо кочегарки, у которой лежала огромная куча угля, по заваленным снегом путям, но пришлось подождать, когда проедет маневровый тепловоз, который облепили мужики в оранжевых сигнальных жилетах.

Зашли в двухэтажную кирпичную будку, которую строили для реостатных испытаний. Пока она пустовала, её ещё не достроили, но работники приспособили под место, где можно покурить, не подставляясь всем ветрам.

Разговор серьёзный, но я чувствовал, что Царевич хочет выговориться. Он же намекал об этом в первой жизни, когда мы с ним созванивались после моего отъезда, но так и не сказал, с кем именно встречается.

— Да тут такая ситуёвина, — грустно произнёс Руслан, усаживаясь на подоконник рядом. — До армии же встречался с Машей… помнишь её? В «Вэ» классе училась, рыжая.

— Помню-помню. У неё отец — мент, и она всех им стращала.

— Ага, и меня тоже, но потом перестала, — он хмыкнул. — Ждать не обещала, писала мне в армию иногда, я ей писал. Редко, правда, — он достал сигареты, но не закуривал. — Потом вернулся из армейки, сразу к ней пришёл.

— И как? — спросил я.

— Думал, забыла, а всё нормально поначалу пошло. Да и не было у неё никого. С ночёвкой у неё остался, и в этом плане всё хорошо у нас с ней было. А вот… чтобы дальше, как-то развивать. Ну вот всё равно… как бы сказать…

Руслан поднял руку и начал шевелить пальцами, будто пытался ухватить нужное слово, которое никак не мог вспомнить.

— Как чужие? — догадался я.

— Да. Точно! Будто незнакомый человек. А она меня не понимала, обижалась, думала, у меня другая есть, — Царевич задумчиво посмотрел в окно. — В Чечне же думал, что вернусь из армии, подойду к ней, может, чего выгорит. А к ней пришёл… Ну вот вообще никак. Не то всё оказалось, — он выдохнул. — Совсем меня не понимала, а я её. Разные люди, чужие. Поругались, короче, разошлись, недолго вместе пробыли. Это как раз было в тот день, как тебя на вокзале провожать хотели.

— Помню, да.

— И вот тогда… у меня там в багажнике картошка была, купил в деревне три мешка. Думаю, может, надо ей, я к ней ездил иногда помогать, хотел забросить мешок. Вот и заехал к ней, там голова заболела, она сказала — полежи на диване. А там, ну вот, сам понимаешь, — он хмыкнул. — Ого, давно я столько не говорил.

— Ничего. Не парься, Руся, люди вы взрослые, никто на тебя пальцами показывать не будет, — сказал я. — А если кто на неё будет показывать — обломаем эти пальцы, сам знаешь.

— Угу. Зато вот она меня понимает. Всё понимает. Даже говорить не обязательно.

А ведь он как его отчим поступил. Султан же тогда тоже взял в жёны вдову своего сослуживца, с сыном-подростком, и сейчас всё так же произошло. Пацану-то лет тринадцать должно быть уже.

Конечно, он не примет сразу такого батю, который по возрасту ему от силы в старшие братья годится. Будет непросто, но вот кто-кто, а Царевич справится.

— Всё серьёзно, — заверил он. — Весной распишемся.

— А у тебя иначе и не бывает, всегда серьёзно, — я кивнул. — А раз серьёзно, значит, и мы никуда не денемся. И Шустрый тоже.

Руслан выдохнул с явным облегчением, что выговорился, будто груз с души свалился. Теперь он готов свернуть горы.

— Ну, чё я тут разболтался, — он спрыгнул с подоконника. — Что делать-то надо? А то ты один за нас впрягаешься, а мы сидим на попе ровно.

— У вас для каждого будет дело. Для тебя — особенное.

— И чё делать надо? — спросил Руслан, уже ободрённый и готовый ко всему.

— То, что