Троя. Пепел над морем - Дмитрий Чайка

видел множество раз в своей жизни: тяжеловесный египетский храм, где всегда темно, как в подвале морга. Лес толстых колонн скрывает пространство, да только нет у меня этого пространства. Храм у меня получится по египетским меркам крошечным, а потому вся красота его будет не изнутри, а снаружи.

— Смотри! — сказал я, положив на стол кусок камня, и Кулли залопотал на незнакомом языке. — Вот мрамор. Его добывают на соседнем острове, и он хорошо обрабатывается резцом. Тот храм, что хочешь сделать ты, нужно строить огромным, и тогда он станет внушать трепет всем, кто войдет в него. В наш храм позволено входить лишь избранным. У нас слишком мало места, и все богослужения будут вестись на улице. Мрамор может дать нужную легкость, а это совершенно необходимо для святилища, которое увидят с моря все проплывающие корабли.

Я взял серебряный карандаш и папирус, и несколькими штрихами обозначил классический портик с колоннадой. А потом то же самое в разрезе, со статуей в наосе.

— Я сделаю, господин! — склонился мастер, и эти слова я понял даже без перевода.

Анхер и впрямь оказался неглупым парнем. Он с лету понял, что такое акведук, замковый камень, и как с помощью арки облегчить вес конструкции. А еще сегодня утром я показал ему, как из вулканического песка, извести и морской воды делать бетонные блоки любой формы. А потом показал прялку с ножным приводом и модель водяного колеса. Мне кажется, я уже могу преспокойно отослать его ненаглядную Нефтер домой, и он этого даже не заметит. Он увлечен новым знанием.

А вот мне позарез нужен храм. Он сделает остров Сифнос священным, а меня — настоящим повелителем моря, признанным самими богами. Без этого я не смогу подняться над другими царями, которые с остервенением голодных волков рвали на куски остатки этого несчастного мира.

* * *

В то же самое время. Микены.

Феано пыталась сопротивляться, но приказ царя Менелая обсуждению не подлежал. При первых же признаках опасности юный царевич должен быть укрыт в цитадели Микен. И Феано вместе с ним, раз уж она его мать. Страшные времена наступили для царств Пелопоннеса. Как только самые сильные и храбрые ушли за море, на утлых лодчонках переплыли коринфский залив дикари-дорийцы и начали опустошать северо-запад. И вроде бы это далеко от Спарты, но, с другой стороны, что там того Пелопоннеса. До любого города пять дней пути. Как только в Спарту пошли беглецы из Арголиды и Аркадии, управляющий, оставшийся на хозяйстве, посадил Феано, маленького царевича и одну-единственную рабыню в повозку, запряженную ослами, дал в сопровождение два десятка воинов и отправил под защиту микенских стен. Возражений Феано никто даже слушать не стал.

Так она и оказалась здесь, во дворце, из которого с таким трудом сбежала. Надо сказать, приняли ее с холодком. Электра, бывшая хозяйка, только фыркнула презрительно и отвернулась. Царица же Клитемнестра и царевна Хрисотемида даже словом ее не удостоили, глядя на бывшую рабыню как на пустое место. Родственные связи с тираном Энеем для них не значили совершенно ничего. Приблудный дарданец в этом месте считался наглым, безмерно везучим выскочкой, которого скоро прихлопнут как муху. Так Феано осталась в оглушительной тишине одиночества. Для рабынь она была одной из них, неведомо как выбившейся в люди, а для знатных баб — невольницей, выкупленной родней и взятой из милости в наложницы. Рабыни ее ненавидели, а знатные дамы презирали, и Феано была готова выть от тоски. Да и этот дворец так пропитался болью и скорбью, что это ощущалось почти физически. Царица Клитемнестра каждый вечер выла в своих покоях, словно раненая волчица, и приносила одну жертву за другой, поминая убитую дочь.

Небольшая хитрость Феано не привела к тому результату, на который она рассчитывала. Царевна Ифигения приняла смерть на жертвенном камне, и ахейское войско все равно отправилось в поход. Правда, с большим опозданием, потому что впустую прождали критян, которые на войну так и не явились.

— Вот ведь незадача какая! — думала Феано, которая не испытывала ни малейших угрызений совести. Скорее ее расстраивал срыв собственных планов, чем гибель невинной Ифигении. Ну, подумаешь, какая-то смерть! И, во-первых, это не она девчонку на алтарь потащила. Ее собственный отец жизни лишил. А во-вторых, люди в этом дворце каждый день мрут. Кто будет убиваться по какой-нибудь рабыне, которая сорок лет сучила нить в царских мастерских? Да никто! Зароют в землю и забудут тут же. Или сожгут тело на костре, как на севере водится. Каменной гробницы и поминального пира уж точно не удостоят. Так размышляла Феано, валяясь в крошечной комнатушке, которую ей выделили от царских щедрот.

— Не получилось у меня ничего. А ну как Менелай назад явится и законную жену привезет. Вот тогда я горькими слезами умоюсь.

Мегапенф лежал рядом и лениво теребил ее грудь. Мальчишке уже больше года, он бегает так, что не догонишь, и особенных хлопот ей не доставляет. Феано жертвы принесла Великой Матери за свое счастье. Уж очень она хорошо помнит крикливых выродков мачехи своей, которые отравили все ее детство.

— Ма! — сказал сын, который проснулся и смотрел на нее ясным чистым взглядом. — Ма! Ма!

Он бросил грудь и слез с кровати. Ему надоело лежать, а неуемная энергия требовала выхода. Феано знала, что сейчас будет. Либо мальчишка набегается, поест и ляжет спать, либо будет мучить ее всю ночь, не дав сомкнуть глаз. Она встала и притянула его к себе.

— Подожди, мой царевич, — сказала она. — Мама оденет тебя как подобает.

Она никогда не позволяла себе вольностей. Тут, где дети бегали голышом, пока на причинном месте не начнут волосы расти, ее сын ходил в крошечном хитоне, перевязанном пурпурным пояском. Ни у кого не должно возникнуть ни малейших сомнений, кто это такой. И кто такая она сама, мать будущего царя. Она призадумалась на мгновение и тут же была наказана за это. Мегапенф, тут же почуяв, что хватка матери ослабла, вывернулся подобно умелому борцу и бросился прочь, оглашая коридоры дворца радостными воплями.

— Да как же! — расстроилась Феано, в руке которой остался поясок. — Сыночек! Вернись! Мама оденет тебя.

Последние слова она говорила уже в пустоту, потому что малыш скрылся в переходах, убежав куда-то на царскую половину. Феано повернулась к рабыне, которая стояла рядом с видом полнейшего равнодушия, и