Черные ножи 2 - Игорь Александрович Шенгальц

обратно в кузов полуторки и двинули назад. Коновалов с шофером ехал впереди на «Виллисе».

— Ох, и будет сейчас нам! — выдохнул незнакомый мне боец. — Лучше бы там пулю в лоб пустили…

— Не каркай, дурэнь! — Арчуадзе слегка подрастерял свою бесшабашность. О крутом нраве полковника знал каждый, и все мы понимали, что эта история для нас еще не закончена.

Когда мы вернулись в расположение и высадились из грузовика, то в полной мере ощутили на себе, что значит сила русского слова.

— Построились! — мрачно сказал комбриг. И началось.

Коновалов материл нас изысканно и разнообразно, ни разу не повторившись за все время, легко апеллируя к примерам из классической литературы, щедрой горстью рассыпая сочные эпитеты, но и не брезгуя простонародным жаргоном. Я заслушался, получая искреннее наслаждение от богатства и многообразия родного языка. Впрочем, полковник не ограничивался исключительно русским. Например, обращаясь к Арчуадзе, он выдал длинную фразу на грузинском, после которой наш бравый вояка густо покраснел.

Окончил свою речь Коновалов просто:

— Это был реальный залет, бойцы! Но вам сегодня крупно повезло. Второй раз подобное везение не повторится. Однако не думайте, что вы прощены и все забыто. Ваши командиры теперь будут иметь вас по двадцать четыре часа в сутки, не вынимая. А их по вашей вине буду иметь уже я. Разойтись!

— Чэловэчищэ! — восторженно прошептал Арчуадзе, целиком и полностью проникшийся величием полковника, глядя ему вслед глазами юной влюбленной девицы.

Я опасался, что сейчас в дело вступит уже наш батальонный особист, и тут-то мы узнаем, почем фунт лиха, но никто из особого отдела, даже не появился. Видно и тут полковник сказал свое веское слово. Далеко не каждый проступок заслуживает самого сурового наказания. Люди нужны здесь, на передовой. И только в либеральных россказнях будущего каждый смершевец обязательно оказывается мразью, только и думающей, как испортить жизнь хорошему человеку. В реальности же все обстояло несколько иначе. Все люди, всем жить.

Коновалов мерным шагом двинулся к штабной палатке. Я же, чуть подумав, припустил к нашему расположению. Драка дракой, но мною до сих пор владела предыдущая идея, и я не желал ее упустить. Но и действовать без согласования с начальством не очень хотелось.

Мы устроились за холмом, а чуть дальше находились палатки медсанбата, поэтому не удивительно, что в ту сторону до сих пор тащили носилки с ранеными. При сегодняшней атаке полегла масса людей, но многих еще можно было спасти.

Двое крепких санитаров, матерясь, перли носилки, на которых лежало недвижимое тело.

Я бы прошел мимо, да услышал, как санитары переговариваются между собой.

— Может бросим фрица? На хрена он нужен? Пусть сдохнет, пес!

— Тебе приказ был дан вытаскивать всех живых? Вот и исполняй.

Речь явно не могла идти о нашем бойце, я подошел ближе и увидел, что на раненом надета форма танковых частей вермахта: фельджакет — короткая черная двубортная куртка со знаками различия унтер-офицера, к ней штаны из плотной ткани такого же цвета, под курткой темно-серая рубашка, к которой полагался еще и галстук, но сейчас он отсутствовал, как и головной убор. Немец был без сознания, от него несло гарью. Лицо было покрыто сплошной коркой запекшейся крови.

Как раз в тот момент, когда я подошел, немец открыл глаза и хрипло выдавил из себя:

— Hilfe! Hilfe!

*(нем.) Помогите!

Живой, значит. К тому же танкист и офицер, хоть и унтер. Такой-то мне и нужен!

— Мужики, — ласково обратился я к санитарам, — у меня к вам предложение!

— Чего надо? — недобро зыркнул на меня первый, но второй заинтересовался чуть больше.

— О чем речь, товарищ лейтенант?

Я понизил тон до заговорщического шепота и шагнул ближе:

— Нам сегодня туго пришлось на переднем крае! Вот из-за таких гадов, одного из которых вы сейчас в медчасть несете, много моих друзей полегло. А вы его к врачам! И что с ним сделают? Подлечат и в плен? В лагерь отправят, паек дадут? Эта падаль не имеет право жить! Отдайте его мне и моим ребятам! Мы с ним слегка полялякаем, а потом о нем никто и не вспомнит… а уж я в должниках не останусь — тушенки дам две банки, немного сухарей и поллитруху первача!

Последний аргумент решил все в мою пользу. Медбратья переглянулись, пожали плечами, а потом первый уточнил:

— Где сгрузить тело?

— Вот тут неподалеку у нашей машины…

Я показал дорогу и через пять минут стал владельцем раненого немца, честно расплатившись с санитарами обещанными продуктами. Запасами у нас заведовал Казаков, он слегка удивился требованию выдать необходимое, особенно его волновала судьба первача, добытого им с большим трудом. Но перечить он не стал. Тем более некоторые запасы еще имелись.

Унтера положили за танком — так, чтобы со стороны его не было видно. Машины располагались на значительном расстоянии друг от друга — на случай бомбежки, чтобы одним взрывом не зацепило сразу несколько танков, поэтому, укрыв немецкого танкиста от посторонних глаз, я мог провести с ним беседу, не особо опасаясь быть кем-то услышанным и увиденным.

Когда санитары удалились на достаточное расстояние, Корякин задал, наконец, вопрос, волновавший весь экипаж:

— Командир, на кой нам этот фашистский полутруп?

— Резать его будем на лоскуты, — ответил я, чуть прищурившись. Немец опять выпал из бытия, но вернуть его в сознание было не сложно. Евсюков, Корякин и Казаков недоуменно переглянулись между собой, соображая, принимать ли мои слова всерьез. И я добавил для общей ясности: — Шучу! Хочу узнать у него кое-что… важное! Я же немного шпрехаю на ихнем…

Лица членов моего экипажа озарились пониманием. Корякин тут же усадил унтера вертикально, прислонив его к тракам машины, и пару раз хлестко ударил по щекам. Немец резко очнулся и вновь залопотал:

— Hilfe! Bitte! Helfen Sie mir!

*(нем.) — Помогите! Пожалуйста! Помогите мне!

Я подошел к нему поближе, чуть склонился сверху вниз, нависая и поинтересовался на достаточно чистом немецком:

— Herr Unteroffizier, — начал я чуть пренебрежительно, — du bist in Gefangenschaft und es steht uns frei, mit dir zu machen, was wir wollen.

— Ich bin zur Zusammenarbeit bereit! Oh Gott, wie es mir weh tut! Was soll ich tun?

*(нем.) — Господин унтер-офицер, ты пленник, и только мы вольны решать, что с тобой делать.

— Я готов сотрудничать! Боже, как мне больно!