Корниловъ. Книга первая: 1917 - Геннадий Борчанинов

— Огонь, — приказал унтер-офицер.

Ефрейтор нажал на спуск, винтовка привычно лягнула его в плечо. На Мишкиной спине расцвёл ещё один красный бант, и он рухнул замертво на нейтральной полосе, перепаханной разрывами снарядов.

С немецкой стороны заработал пулемёт, и все поспешили нырнуть обратно в окоп.

— Так, а дружки его где? — спросил Фёдор Иванович, оглядывая траншею. — Найдите-ка их, братцы, их тоже поспрашивать охота.

Подпевалы куда-то делись, едва только запахло жареным. Возбуждённые митингом солдаты разбежались по траншее в поисках шпионов, многие вспомнили, как шпиономания охватила страну три года назад, в начале войны, когда подозревали всех, чья фамилия хоть как-то походила на немецкую.

Из блиндажа на звуки стрельбы показался командир взвода, прапорщик Опарин, робко выглядывая наружу, как улитка из раковины.

— Товарищи, что случилось? — взволнованно спросил он.

— Шпиона застрелили, господин прапорщик! — радостно выпалил один из бегущих солдат. — Вот дружков его ищем!

Прапорщик Опарин медленно зашёл обратно в блиндаж, покосился на горящую лампадку и размашисто перекрестился.

— Чудны дела Твои, Господи… — выдохнул он.

Последние полгода он провёл в постоянном страхе за свою жизнь, после каждого солдатского митинга ожидая, что к нему придут пьяные комитетчики. Недавний приказ Верховного о запрете митингов и агитации он, конечно, слышал, и даже зачитывал своим подчинённым, но выполняться этот приказ не спешил. Не было пока такой силы, которая могла бы взять и заставить солдат всё это прекратить.

Однако сейчас прапорщик ощутил, как тусклый лучик надежды коснулся его души, словно из-за тёмных беспросветных туч на секунду выглянуло солнце.

Глава 12

Бердичев

Переговоры затягивались, Филоненко целыми днями просиживал то на телефоне с Петроградом, то в вагоне у Корнилова, раз за разом получая отказ то с одной стороны, то с другой. Генерал твёрдо стоял на своём, Керенский то соглашался, то вновь упорствовал, переобуваясь на лету, а бедолага Филоненко весь извёлся, до хрипоты споря с телефонной трубкой.

Корнилов же заранее готовил приказы и планы, которые должны быть приведены в действие, как только он примет командование. Планы он строил не только военные.

Так, в посёлок Разлив должен будет отправиться отряд надёжных людей, на поиски Ленина и Зиновьева. Как и любой другой ленинградский пионер, Корнилов прекрасно знал, где находится знаменитый шалаш, и кто укрывает в сарае так называемого рабочего Иванова под видом финского крестьянина-косца. Надо успеть, пока Ленин не скрылся в Финляндии, но, насколько генерал мог припомнить, до конца сенокоса Ильич никуда не денется, внимательно следя за ситуацией в Петрограде.

Троцкий сейчас сидел в Крестах, в одиночной камере, бомбардируя письмами, заявлениями и ходатайствами все инстанции, рассылая статьи в газеты и продолжая агитацию прямо из тюрьмы, и Корнилов нешуточно раздумывал отправить к нему агента Меркадера с ледорубом. Вот только провернуть такую операцию будет непросто.

Жаль, местонахождение других большевиков, перешедших теперь в подполье, Корнилов вспомнить не мог, но если получится ликвидировать идейных вдохновителей, то Сталину и Каменеву будет гораздо проще продавить остальных на оборонческую позицию.

Для таких мероприятий нужны собственные спецслужбы. Боевая организация, фанатики, безжалостные и беспринципные, готовые на всё. У правых партий подобных организаций не было, и это хуже, чем преступление, это ошибка. Срочно необходимо претворять в жизнь планы по созданию НРПР и его боевого крыла. Генерал рассчитывал объединить офицерские организации, через Савинкова переманить бывших членов боевого крыла эсеров на свою сторону. А чтобы его не назвали контрой, сатрапом и душителем свободы, зваться это будет Корпусом Стражей Революции.

И поэтому Корнилов, скрепя сердце, всё-таки решил обратиться к Савинкову, понимая, что в одиночку или силами армии провернуть такие схемы у него не получится.

Генералу подали автомобиль, корнет Хаджиев выделил нескольких джигитов для охраны, и в штабе фронта Корнилов вновь встретился с бывшим террористом, чтобы пригласить его прогуляться и побеседовать.

Комиссар фронта на встречу согласился не очень охотно, но всё-таки согласился, и они вдвоём вышли в сад, пройтись по тенистым аллеям подальше от чужих взглядов. Только туркмены, в чьей верности Корнилов не сомневался, шагали чуть позади и стояли на входе.

— Борис Викторович, что вы думаете о сложившейся ситуации? — начал издалека Корнилов.

Если комиссар начнёт увиливать или скажет что-то не то, чего от него ожидает генерал, то он и не станет продолжать эту тему, задумка так и останется всего лишь задумкой.

— Что вы имеете в виду, господин генерал? — хмыкнул Савинков. — Я в курсе ваших переговоров с Керенским, вы об этом? Считаю, что он должен уступить.

— Я о политической ситуации в стране, — пояснил Корнилов.

Савинков помрачнел, поправил фуражку. Они медленно шагали бок о бок по пыльным тропинкам сада, скрываясь в тени деревьев от палящей июльской жары.

— Сложно сказать, — буркнул он.

— Вот именно. Гордиев узел, — сказал генерал. — Но он должен быть распутан. Или разрублен.

— Вы намекаете на военную диктатуру? Армия тогда взбунтуется окончательно, а офицеров поднимут на штыки, — отрезал Савинков. — Более того, в случае вооружённого выступления вы найдёте во мне врага, которого вынуждены будете арестовать. Если сами не будете арестованы мною.

— Я и сам считаю вооружённое выступление губительным для России, — сказал Корнилов. — Я говорю вам о другом. Как вы думаете, что будет с Родиной и Революцией, когда германец прорвёт фронт и выйдет к Петрограду?

— Вы прекрасно знаете мою позицию, — сказал Савинков.

— Пораженческая пропаганда отравляет армию. Нужно обезглавить эту змею, — сказал генерал. — У вас есть верные люди в Петрограде?

Савинков удивлённо взглянул на генерала. Совершенно по-новому.

— Допустим, — произнёс он.

— Мне донесли, что Ленин и Зиновьев скрываются недалеко от Петрограда, в посёлке Разлив, у рабочего Емельянова. Сведения надёжные и точные, точнее быть не может, — сказал Корнилов. — Возможно, они начнут сопротивляться при задержании и будут застрелены при попытке к бегству. А Троцкий после такого горестного известия повесится в одиночной камере.

— То есть, вы считаете, что это решит проблему пораженческой пропаганды? — фыркнул Савинков.

Циничное предложение убийства его нисколько не удивило, и Корнилов ещё раз убедился в том, что бывший эсер-террорист относится к человеческой жизни крайне легкомысленно.

— Отчасти, — сказал Корнилов. — Во всяком случае, её станет меньше. Ведите свою пропаганду, комиссар, надо бороться с противником его же оружием. На моём фронте — пушки и пулемёты, на вашем — печатное слово. Поразить умы иногда лучше, чем убить или ранить.

— Солдаты не слушают никого, кроме тех, кто обещает им землю и мир, — хмуро сказал Савинков.

— И вы обещайте, — пожал плечами генерал. — Делайте упор на то, что мы дерёмся за свою землю, что под германской оккупацией до сих пор значительная часть Родины. Что если мы не будем драться, то придёт германский помещик и плетьми загонит всех в ещё большую кабалу, чем была до этого. Мир