Осень семнадцатого - Василий Павлович Щепетнёв

взглянуть на предварительные расчеты вашего министерства, Владимир Николаевич. Это во-первых. А во-вторых, — она слегка подняла указательный палец, — привычку пить водку, сложившуюся веками, одним царским указом не отменишь. Это попросту невозможно, хотя, безусловно, было бы замечательно. Законы экономики, увы, куда как устойчивее монарших повелений. Будет спрос — непременно найдется и предложение. Люди потратят на спиртное те же, если не большие, деньги — запретный плод, как известно, всегда дороже плода дозволенного. Только деньги пойдут уже не в казну, не на государственные нужды, на дороги, школы, армию, а прямиком в карманы подпольных дельцов, шинкарей и контрабандистов. Сомневаюсь, что подобная мера может быть сочтена экономически целесообразной.

Эстафету немедленно, почти без паузы, перехватила Мария, её доброе, круглое лицо было сосредоточенно и серьезно. Она, как всегда, опиралась на сухие, выверенные цифры, которые, бывало, запоминала с одного взгляда.

— И в-третьих, Владимир Николаевич, — начала она, и Коковцев, уже изрядно опешивший от такой осведомленности августейших дочерей, повернулся к ней, — в прошлом году только в одном Санкт-Петербурге, по данным, предоставленным Городской Управой, от некачественного, поддельного алкоголя пострадали восемьсот семьдесят два человека. Из них триста десять полностью и безвозвратно потеряли зрение, а девяносто шесть — скончались в страшных муках. И это — при доступности и относительной дешевизне фабричного алкоголя, произведенного под строгим государственным надзором и акцизным контролем. Если же казённая водка станет недоступной, число отравившихся суррогатами — древесным спиртом, политурой, всякой прочей омерзительной химией — возрастет, по моим скромным прикидкам, в разы. Мы получим не трезвость, а настоящую эпидемию отравлений.

Тут настал и мой черед. Я отложил карандаш и, чувствуя на себе одобрительный взгляд сестёр, вступил в беседу.

— А что, если поступить иначе? — предложил я, стараясь говорить так же размеренно и деловито, как они. — Сначала провести, так сказать, натурный эксперимент. Взять одну губернию, не самую богатую, но и не самую бедную, и ввести сухой закон только на её территории. Строго, но под наблюдением. И посмотреть, что из этого выйдет через год. Проверить всё основательно: и бюджет, и здоровье населения, и уровень благосостояния, и состояние преступности… чтобы всем стало окончательно ясно — да, это благо, и тогда можно двигаться дальше.

Коковцев, уже, кажется, смирившийся с тем, что совещание ведется не только с монархом, но и с его отпрысками, вежливо поинтересовался:

— А какую именно губернию вы предлагаете избрать для сего эксперимента, Ваше Императорское Высочество?

— Выберите сами. Какую не жалко, ту и берите— брякнул я с свойственной мне непосредственностью.

— Стоп, — Papa негромко, но твердо хлопнул ладонью по столу. — Без выпадов, Алексей, без ехидства. Говорим о деле серьезно.

— Слушаюсь, — я немедленно склонил голову в знак покорности родительской воле.

— А вообще-то, — задумчиво произнес Государь, снова надевая пенсне и обращаясь к Коковцеву, — идея, в сущности, неплоха и вполне в духе времени. Продумайте, Владимир Николаевич, этот вариант. Возьмите две более-менее схожие по экономическим и демографическим показателям губернии — скажем, в Центральной России. В одной введем полный запрет на продажу алкоголя, в другой оставим все как есть. И через год тщательно сравним достижения и потери. Если польза для народа и казны будет очевидна и перевесит неизбежные издержки, — он вздохнул, — тогда распространим этот «сухой закон», как его выразил Алексей, ещё на одну-две губернии. Это не нанесет бюджету Империи сокрушительного удара. И так, постепенно, осторожно, от пользы к пользе, будем двигаться вперед. Если, конечно, — он повторил свою оговорку, — она, эта самая польза, на деле обнаружится.

Дальше пошли малоинтересные для меня министерские тонкости и расклады, но с меня было и этого довольно. Наше маленькое выступление мы, разумеется, отрепетировали загодя, ещё вчера, обсудив все доводы за и против. Проблема запрета алкоголя регулярно поднималась и в Думе, и в прессе, и так называемыми общественными деятелями, чье прекраснодушие часто граничило с полным отрывом от реальности. Прекрасные мечты, но вечный вопрос — за чей счёт? Любопытно, что многие из самых рьяных поборников трезвости, как явствовало из конфиденциальных отчетов о думских буфетах, которые мы с позволения отца запросили, сами были не прочь пропустить рюмочку-другую-пятую. Но им, конечно, можно — они люди просвещенные, они-то уж знают меру, они не сопьются. Простому же народу, выходит, доверять нельзя.

Перед тем как отпустить премьера, Papa неожиданно обернулся ко мне:

— Алексей, а ты не покажешь нам свое… гм… творчество?

Я, конечно, показал. Не для себя ведь творю, в конце концов, а для людей, чтобы видели и понимали. Встал, и положил альбом перед Papa.

Тот посмотрел на рисунок, слегка усмехнулся в усы и передал его Коковцеву:

— Что скажете, Владимир Николаевич? Не в бровь, а в глаз?

Премьер-министр, он же министр финансов, долго и молча рассматривал изображение жонглера, балансирующего на пороховой бочке, потом медленно покачал головой, и на его усталом, аскетичном лице появилась слабая улыбка:

— Да… Едко. Очень едко, Ваше Императорское Высочество. Но, увы, по сути — верно. Работа министерства финансов в самом деле порой напоминает цирковое представление на арене, под которую вот-вот готовы подложить динамит. Непростая она, тяжелая, ответственная, любой наш просчёт может обернуться настоящей катастрофой для миллионов. Но будем надеяться, нам и на сей раз удастся удержать равновесие и не уронить… бюджет.

Когда Коковцев, наконец, удалился, Papa снова повернулся ко мне, и в его глазах читалось уже не отеческое снисхождение, а деловое любопытство:

— Скажи, Алексей, ты хочешь поместить эту свою карикатуру в очередном номере «Газетки»?

— Нет, любезный Papa, — ответил я вполне серьезно. — Не хочу.

— Ну, хоть на этом спасибо, — усмехнулся он.

— Мы, Papa, затеваем новый проект, — сказал я, боковым зрением видя, как сёстры одобрительно кивают. — Мы думаем открыть новое издание. Ежедневную газету для молодых людей России. От пятнадцати до двадцати пяти лет. И для всех тех, кто чувствует себя молодым, и хочет понимать, что происходит в стране и в мире. Общероссийскую. Интересную. Умную. И, конечно, — я посмотрел на него прямо, — глубоко патриотическую.

— Вот как? — Papa откинулся на спинку кресла, сложив руки на груди. — Это уже не шутки? Мыслите широко.

Я знал, о чем он думает. Новые газеты в России теперь открыть было делом сложным. Требовался солидный залоговый фонд на случай будущих цензурных нарушений, нужно было поручительство влиятельных и благонадежных лиц, требовалась подробнейшая, «соответствующая