Новик - Геннадий Борчанинов

а там и второй стрелок подоспеет, и все остальные тати. Да и промахнуться с такого расстояния даже слепому будет трудно, тут разбойник был абсолютно прав. А руки у Тришки хоть и дрожали, но не настолько, чтобы металлический наконечник болта выходил за пределы моего силуэта.

— Рубль, говоришь? — окликнул меня тать.

— Серебром, новгородками, — ответил я, приподнимаясь и ёрзая в седле.

Жаль, что после татарского плена ни у меня, ни у Леонтия не осталось луков и стрел, только сабли да ножи. Так можно было бы отъехать на небольшое расстояние и расстрелять негодяев, даже здесь, в лесу. Даже моих, весьма скромных навыков на это хватило бы.

— Предложение твоё заманчивое. И грех на душу брать не придётся, — сказал чернобородый. — Только зброю всё одно сымайте. Раз уж вы под нашу защиту попросились.

— Опозорить меня решил⁈ — вскинулся я.

— Тогда слово дай. Что саблю до самой Каширы не тронешь, — предложил атаман.

Я размашисто перекрестился, а затем достал нательный крестик и прикоснулся к нему губами.

— Давай свой рубль, барчук, — ухмыльнулся разбойник.

Я мельком оглянулся. Тришка, явно обрадованный тому, что ему не придётся стрелять в людей, опустил самострел, нарушив прямой приказ.

За что и поплатился.

Я резко дёрнул поводья, разворачивая лошадь и одновременно выхватывая саблю, рубанул наотмашь, задев Тришку самым кончиком клинка. Этого хватило, чтобы ярко-алая кровь брызнула вверх, а парень начал заваливаться набок, выпуская арбалет из слабеющих рук.

— Дядька, бей! — рявкнул я, устремляясь уже к следующему противнику.

Самыми опасными были как раз арбалетчики. Болт из такого самострела мог бы запросто ссадить меня с седла, а то и прошить насквозь.

Дядьку два раза упрашивать не пришлось, он мигом смекнул, что делать, тоже вытянув саблю из ножен.

Гюльчатай добралась до второго арбалетчика в два широких прыжка, я немедленно рубанул саблей, но этот, более опытный, закрылся своим оружием и остался жив. Разрубленная тетива самострела хлестнула его по щеке, оставляя жгучую красную полосу, но это лучше, чем лежать в луже собственной крови.

Чей-то кистень мелькнул тёмным пятном, мне лишь чудом удалось от него увернуться, гарцуя на кобыле и размахивая саблей во все стороны. Пеший конному не товарищ, и остальное было уже делом техники. Будь у них побольше арбалетчиков, может, и выгорело бы, но они понадеялись взять нас на банальный испуг.

— Никитка, плашмя бей! — выкрикнул Леонтий, лихо орудуя собственной саблей.

Он успокоил уже троих, я старался не отставать. Совету я всё же последовал, чуть развернул саблю, оглушая негодяев, а не обагряя клинок их кровью. Зачем пачкаться.

Кто-то из татей всё-таки достал меня кистенём, тяжёлый свинцовый грузик впечатался в железные пластины куяка, выбивая у меня весь воздух из лёгких. Разбойник за такую шалость немедленно поплатился, щадить и оглушать я уже не стал, рубанул от всей души, взрезая и кожу, и кости.

Последние из негодяев бросились бежать, рванули в лес, к чащобе, но здесь лес пока был не настолько густой, чтобы нельзя было их догнать на лошади, и мы с Леонтием догнали каждого.

Спустя несколько минут жаркой сечи мы спешились, чтобы добить раненых. Добивал больше дядька, я же ходил, злобно поглядывая на трупы и связывая оглушённых.

— Ну ты, Никит Степаныч, даёшь, — проворчал Леонтий. — Я ж ведь и сам поверил, что ты им серебро отдать готов!

— Если бы ты не поверил, то и они бы не поверили, — мрачно сказал я.

— А побожился ты им зря, — добавил дядька. — Грешно.

— Отмолю, — сказал я. — Да и не обещал я им ничего. Я им сказал, что саблю не трону? Не говорил.

— А я ещё думаю, надо было в Путивле-то хоть к причастию сходить! — улыбнулся Леонтий. — Думаю, так и помрём сегодня, не исповедавшись!

— Не помрём, — сказал я. — Подранки эти тебе зачем? Зачем глушить сказал?

Дядька коварно улыбнулся.

— Так ведь схрон у них тут наверняка где-то поблизости, — произнёс он. — Думаешь, мы тут первые, кого они так щипать вздумали? Ха, да конечно!

— Значит, днёвку устроим? — спросил я. — Отойдём только… А то здесь… Кишками воняет.

— Отойдём, — согласился дядька. — Ты отходи, а я тут… Поспрашиваю.

— Что хочешь делай, — сказал я, хватая поводья своей кобылы, чтобы увести её в сторонку.

Я отошёл с лошадью чуть в сторону от дороги, кинул поводья на берёзку, ослабил подпруги, а затем принялся стаскивать с себя куяк. Под рубахой расплывалось большое синее пятно, но рёбра, вроде бы, уцелели. Ощущения всё равно не из приятных.

Пособирал немного валежник, надрал бересты, развёл небольшой костерок. Вскоре с подветренной стороны послышались вопли разбойников, осмелившихся поднять руку на боярина Злобина. Я не вникал, чем там занимается Леонтий, пусть развлекается как хочет.

В остальном денёк был пригожий, светлый. Омрачали его только мольбы о пощаде, то и дело звучащие со стороны дороги, но я старался не слушать.

Я неторопливо начал варить кулеш, раз уж мы всё равно остановились тут на днёвку, насыпал пшена в котелок, залил водой. Душа просила жареной картошечки со сметанкой, с лучком, да под стопочку хорошей водки, но нет, придётся снова жрать, что дают. Картошку сюда ещё не завезли.

Вскоре вернулся Леонтий.

— Ты ранен, что ли? — насторожился я.

— Это ихняя, — отмахнулся дядька. — О, кулеш! Молодец, Никита Степаныч, озаботился!

— Чего разузнал? — спросил я.

— Ай, ничего толком, — скривился он. — Ты их атаману башку надвое рассёк, начисто, как кочан капусты. А эти… Так, на побегушках. Один и вовсе из соседней деревни, прибился к ним.

— И чего? — спросил я.

— А ничего, — хмыкнул дядька, запуская ложку в котелок. — Вон, висят все рядком. Доброе дело, считай, сделали.

— Зря, получается, возился? — спросил я.

— Ну как это! Нет! Про логово-то своё они мне поведали, как попу на исповеди, это про схрон с добром только старшой знал, — покручивая жирные от кулеша усы, сказал дядька. — Тут недалече. До вечера обернёмся, не сильно-то и задержимся. Если ты, конечно, Никит Степаныч, не против.

— Да почему бы и не сходить, — пожал я плечами. — Любопытно глянуть, как лихие люди живут.

— Опасаюсь я, как бы в логове том охраны не было, чай,