Царь нигилистов 2 - Наталья Львовна Точильникова

кроме разума.

— Представь себе! Тебе надо самому расти понимаешь, не меня пытаться заткнуть, а расти самому.

— Саша, у меня будет к тебе одна просьба, точнее предложение… — сказал Никса.

— От которого я не смогу отказаться?

— Отказаться сможешь. Пока. Но тогда ты больше не брат мне.

— Да все, что ты хочешь!

Никса кивнул.

— Я услышал, — сказал он.

Отвернулся к ночному лесу, несущемуся назад вдоль дороги. И поднял глаза к звездам над ним.

— Саш, а кто тот зверь, о котором ты пел? — спросил он. — Ты или я?

— Это просьба?

— Конечно, нет. Просьба не сейчас.

— Я рад, что ты собираешься жить долго, но не ты и не я. Ты не захочешь, а я тут же, от греха, дам билль о правах, и мне не позволят.

— Ты это серьезно относительно американской свободы слова? — спросил Никса.

— Абсолютно. Если к власти приходит человек с собственной легитимностью, он может легко подмять под себя парламент. Поэтому парламент вообще не должен иметь право ограничивать гражданские свободы. Чтобы Зверь, который воссядет на трон, не смог уничтожить гражданское общество.

— Значит, гражданское общество тебе тоже затем, чтобы ограничивать власть монарха? — спросил Никса.

— Чтобы ограничивать власть потенциальных тиранов.

— Что такое собственная легитимность?

— Авторитет, независящий от закона и обычая. Например, человек войну выиграл, экономику поднял, умеет хорошо говорить зажигательные речи.

— Понятно, — сказал Никса. — Твой случай.

— Да какая у меня собственная легитимность!

— Саша, не лицемерь! Все ты прекрасно понимаешь.

— Я не лицемерю. Они в восторге вовсе не от того, что я говорю, а от того, сколько мне лет. Если я через пять лет буду говорить тоже самое — это уже никого не впечатлит.

— Представил. Все равно смело.

— Для того, чтобы что-то смелое сказать, много ума не надо. Ничего, кроме смелости.

— А для теоремы Гаусса?

— Теорема Гаусса — это вообще элементарная вещь.

— Интеграл по поверхности?

— Тебя учили высшей математике?

— Нет, пока.

— А что ты тогда вообще комплексуешь? С первого раза запомнил!

— Но не понял, что это.

— Очень просто. Проще только производная. Что такое производная знаешь?

— Слышал где-то.

— Это скорость изменения функции.

— Гм… — сказал Никса.

— Тогда начнем с предела последовательности. Николай Васильевич, у вас листочек есть?

— Листочек есть, — сказал Зиновьев. — Только что вы сейчас увидите?

— Факт, — согласился Саша.

И посмотрел на совершенно черный лес и чуть более светлое небо над верхушками деревьев.

— Ничего не увидим. Но предел последовательности — это настолько просто, что можно и без листочка.

К Петергофу Саша добрался до теоремы о двух милиционерах, которая у него на ходу превратилась в теорему о двух полицейских.

— Вот, Никса, есть три последовательности. И каждый член второй последовательности больше соответствующего члена первой и меньше третьей. Как двое полицейских на узкой улице, которые ловят преступника.

— Поймают?

— Если преступник между ними, то обязательно поймают. То есть, если две крайних последовательности сходятся к одному и тому же числу, то и средняя сходится к тому же числу.

Да! 179-ю школу не пропьешь. Даже, если потом всю жизнь занимался юриспруденцией.

— Понял? — спросил Саша.

— Да, — кивнул брат.

— С осени у нас уроки?

— С середины сентября.

— Расскажешь это преподу, он упадет.

— Преподу?

— Преподавателю. Кто у нас будет по матеме?

— Сухонин, полагаю. Сергей Петрович. Вряд ли что-то изменится.

— Он обречен, — сказал Саша.

Никса и правда был неплох. Саша подумал, а не применить ли к брату метод Константинова, по которому их учили в 179-й. И с тоской вспомнил листочек под названием «Предел». С эпиграфом: «Но ближе к милому пределу Мне все б хотелось почивать.…» и задачки, вроде «Доказать теорему Коши».

Потянет интересно?

— А доказывать сам будешь, — сказал Саша. — Что я тебе нанялся репетитором работать!

— Попробую, — сказал Никса.

Ландо въехало в парк Александрия и свернуло к Фермерскому дворцу.

— Николай Александрович, Александр Александрович, я буду вынужден доложить государю о вашем разговоре, — предупредил Зиновьев.

— Николай Васильевич! Если бы я хотел, чтобы это ни в коем случае не дошло до папá, я бы нашел способ поговорить с Сашей наедине, — заметил Никса.

* * *

Борис Николаевич Чичерин вернулся домой до рассвета.

Зажег свечи. Тени от подсвечника, чернильницы и перьев заколебались на столе.

Достал журнал в светлом кожаном переплете. Проставил дату.

«Посетил очередной четверг у Ее Императорского Высочества, — записал он. — Младший Великий князь поражает. — Когда вы с ним разговариваете, полное впечатление, что он ваш ровесник. Отличная ясная речь, яркие, четкие формулировки. Неплохая начитанность. Я студентов таких мало видел, не то, что гимназистов.

В то же время крайний радикализм некоторых суждений обличает в нем отрока. Чего только стоит абсурдное требование избирательных прав для женщин!

Здесь же важно не только право, но и способность! Никто ведь не выступает за то, чтобы дать избирательные права детям!

Ратовать за участие женщин в политике — это совершенно не понимать предназначения их пола. Что, впрочем, простительно для подростка его возраста.

То же о праве женщин на обучение в университетах. Полный абсурд! Вроде полетов на Луну.

В Цюрихе и Берне это есть, но только вольнослушательницами. И не на все факультеты! Медицинский я еще могу принять, но Великий князь не говорил об ограничениях. Он что их на физико-математический факультет собирается принимать? Кто же их учить согласится!

Вместе с тем, Великий князь Александр Александрович напомнил мне другого сторонника женского равноправия: Джона Милля, который в шесть лет написал свои первые работы по истории, до десяти прочитал основные диалоги Платона, а в двенадцать начал изучение высшей математики.

Но до этого лета Великий князь не проявлял выдающихся способностей и считался, куда менее талантливым, чем его старший брат.

Тем более удивительна, совершившаяся с ним перемена

Как же жаль, что не он…»

* * *

После возвращения от Елены Павловны Зиновьев места себе не находил.

Около полуночи он сел за письмо:

«ВСЕМИЛОСТИВЕЙШИЙ ГОСУДАРЬ!

Я уже писал ВАМ, что Великий князь Александр Александрович очень изменился после болезни.

Большая часть этих изменений меня радует. Он стал гораздо самостоятельнее, ответственнее и взрослее: слег в постель в июле довольно ленивый, не очень воспитанный и своенравный ребенок, любящий попроказничать. Встал, очнувшись от беспамятства юноша, не по годам умный, трудолюбивый и с твердым характером.

Шалить он перестал. Не думаю, что он чего-то боится, поскольку не боится совсем ничего, просто ему не интересно. Если, конечно, не относить к шалостям рассуждения о российском парламентаризме.

Но об этом