Стивен Кинг - 11/22/63

Кармо ударил меня трубой пониже ребер, чуть не разрубив пополам. Сначала я почувствовал боль, зубами рвущую внутренности, а потом ее поглотила расходящаяся волна жара, будто в животе вспыхнул огненный шар.

– Больно, да? – спросил Кармо. – Чтоб слушал.

– Я думаю, ты мне что-то разорвал, – ответил я. Услышал какие-то хрипящие звуки и не сразу понял, что сам издаю их.

– Я надеюсь, что, блин, разорвал, – кивнул Рот. – Я дал тебе уйти, козел. Я, блин, дал тебе уйти! Я забыл про тебя! А потом ты появляешься у Фрэнка, чтобы поставить на этот чертов бой Кейс – Тайгер. Тот же самый эм-о[159]: большая ставка на очевидного аутсайдера и максимальный коэффициент, какой ты только можешь получить. На этот раз ты предсказал и гребаный раунд. И вот что здесь сейчас произойдет, друг мой: ты расскажешь мне, откуда ты все знаешь. Если ты это сделаешь, я сфотографирую тебя, какой ты теперь, и Эдди Гу будет доволен. Ему известно, что мертвым он тебя не получит, потому что Карлос сказал «нет», а Карлос – единственный, кого он слушается, даже теперь. Но если он увидит, что тебе досталось... Ох, но тебе еще не досталось в полной мере. Добавь ему, Кармо. Разукрась лицо.

И Кармо молотил меня по лицу, а двое других держали. Он сломал мне нос, выбил несколько зубов, порвал левую щеку, один мой глаз полностью заплыл. В голове вертелась мысль: Я отключусь, или они меня убьют, но в любом случае боль уйдет. Но я не отключился, и в какой-то момент Кармо перестал меня бить. Он тяжело дышал, а на желтых перчатках из сыромятной кожи краснели пятна. Солнечный свет вливался в окна, разрисовывая выцветший линолеум веселенькими полосками.

– Так лучше, – кивнул Рот. – Принеси из кабины «Полароид», Кармо. И поторопись. Я хочу побыстрее с этим покончить.

Прежде чем уйти, Кармо стянул с рук перчатки и положил на стол рядом со свинцовой трубой. Некоторые полоски войлока отлепились. Пропитанные кровью. Мое лицо пульсировало болью, но меня больше тревожил живот. Горячий шар продолжал расширяться. Там случилось что-то очень плохое.

– Еще раз, Амберсон. Как ты узнал о пятом раунде? Кто тебе сказал? Говори правду.

– Это всего лишь догадка. – Я старался убедить себя, что говорю как человек с сильной простудой, но не получилось. Судя по голосу, я говорил как человек, избитый до полусмерти.

Рот взял обрезок трубы, постучал по пухлой ладони.

– Кто тебе сказал, гондон?

– Никто. Гутиеррес прав. Я дьявол, а дьяволам известно будущее.

– Ты испытываешь мое терпение.

– Ванда слишком высокая для тебя, Рот. И слишком костлявая. На ней ты, наверное, выглядишь жабой, пытающейся трахнуть бревно. А может...

Спокойствие, написанное на его лице, сменилось яростью. Полная трансформация не заняла и мгновения. Он взмахнул трубой, чтобы обрушить ее мне на голову. Я поднял левую руку и услышал треск, словно березовая ветвь сломалась под тяжестью снега. На этот раз, когда я повис на руках громил, они позволили мне свалиться на пол.

– Гребаный остряк, как я ненавижу гребаных остряков. – Слова эти донеслись с большого расстояния. Или с большой высоты. Или их источник находился далеко-далеко и на большой высоте. Я наконец-то начал отключаться, и меня это радовало. Но я все-таки увидел Кармо, который принес «Полароид». Большой и громоздкий, с выдвигающимся объективом.

– Поверните его, – распорядился Рот. – Сфотографируем с хорошей стороны. – Громилы подчинились, и Кармо протянул Роту «Полароид», а тот отдал Кармо обрезок трубы. Потом Рот поднял фотоаппарат к лицу.

– Сейчас вылетит птичка, гребаный козел. Это для Эдди...

Вспышка.

– ...это для моей личной коллекции, которую я и не думал собирать, но теперь могу и начать...

Вспышка.

– ...а это тебе. Чтобы помнил, что должен отвечать, когда серьезные люди задают вопросы.

Вспышка.

Он выдернул третий снимок из «Полароида» и бросил в мою сторону. Снимок приземлился рядом с моей левой кистью... на которую Рот тут же и наступил. Хрустнули кости. Я заверещал и подтянул руку к груди. Он сломал мне как минимум один палец, может, и три.

– Помни, что его надо убрать в темноту не позже чем через шестьдесят секунд, а не то все засветится. Если будешь в сознании.

– Ты хочешь еще раз спросить его, откуда он все узнал? – полюбопытствовал Кармо.

– Ты что, шутишь? Посмотри на него. Он уже не знает своего имени. Пошел он. – Рот уже начал поворачиваться, чтобы уйти, но остановился, шагнул ко мне. – Эй, говнюк. Это тебе на посошок.

И пнул меня в голову, как мне показалось, обитым металлом мыском. Перед глазами вспыхнули звезды. Я ударился затылком о плинтус и провалился в темноту.

Думаю, без сознания я пролежал недолго, потому что полоски солнечного света на линолеуме вроде бы не сдвинулись. Во рту чувствовался привкус мокрой меди. Я выплюнул на пол наполовину свернувшуюся кровь вместе с куском зуба и начал подниматься. Пришлось схватиться здоровой рукой за один из кухонных стульев, потом за стол (который едва не свалился на меня), но в целом получилось легче, чем я ожидал. Моя левая нога онемела, штанина обтягивала распухшее, как мне и обещали, колено, но я думал, что все будет гораздо хуже.

Я выглянул в окно, чтобы убедиться, что автофургон уехал, потом начал медленное, прихрамывающее путешествие в спальню. Сердце сотрясало грудь сильными мягкими ударами. Каждый отдавался болью в сломанном носу и заставлял вибрировать левую часть лица, похоже, со сломанной скулой. Боль отдавалась и в затылке. Шея затекла.

Могло быть хуже, говорил я себе, тащась в спальню. Ты же на ногах, так? Просто возьми этот чертов револьвер, положи в бардачок, а потом довези себя до больницы. По большому счету ты в порядке. Возможно, в лучшем состоянии, чем Дик Тайгер этим утром.

Я продолжал говорить это себе, пока не поднял руку к верхней полке. Когда я это сделал, что-то натянулось у меня в животе... а потом вроде бы покатилось. Горячая зона слева вдруг вспыхнула, словно на тлеющие угли плеснули бензина. Я нащупал кончиками пальцев рукоятку револьвера, подцепил большим пальцем предохранительную скобу, сдернул револьвер с полки. Он упал на пол и отскочил в спальню.

Наверное, не заряжен. Я наклонился, чтобы поднять револьвер. Левое колено взвыло и подломилось. Я повалился на пол, и боль в животе резко усилилась. Тем не менее я добрался до револьвера, откинул цилиндр. Все-таки заряжен. Полностью. Я положил револьвер в карман и попытался вернуться на кухню, но колено слишком болело. И голова не унималась, выбрасывая черные щупальца из эпицентра, расположенного где-то в затылке.

На животе, подгребая руками и отталкиваясь правой ногой, я дополз до кровати. Там мне вновь удалось встать, используя правые руку и ногу. Левая держала меня, но колено теряло подвижность. Мне следовало выметаться отсюда, и побыстрее.

Наверное, я выглядел как Честер, помощник шерифа в «Дымке из ствола», когда выбирался из спальни, пересекал кухню и выходил из парадной двери, распахнутой, с торчащими щепками вокруг вышибленного замка. В голове вертелась фраза из сериала: Мистер Диллон, мистер Диллон, в «Лонгбранче» какая-то заварушка!

Я миновал крыльцо, схватился за перила правой рукой, кое-как бочком спустился по лестнице. Всего-то четыре ступеньки, но головная боль усиливалась с каждым шагом. Я терял боковое зрение, а это не сулило ничего хорошего. Попытался повернуть голову, чтобы увидеть свой «Шевроле», но шея не шла на сотрудничество. В конце концов мне удалось развернуться всем телом, однако, увидев автомобиль, я осознал, что сесть за руль у меня не получится. Даже не получится открыть дверь со стороны пассажирского сиденья и положить револьвер в бардачок: если согнусь, боль и жар в боку вспыхнут с новой силой.

Я достал револьвер из кармана и вернулся к крыльцу. Чуть наклонился и бросил револьвер под ступени. Там ему предстояло дожидаться меня. Затем снова выпрямился и медленно двинулся к тротуару. Детскими шажками, сказал я себе. Маленькими детскими шажками.

Ко мне приближались двое мальчишек на велосипедах. Я пытался сказать им, что мне нужна помощь, но из распухшего рта вырвался только сухой хрип. Они переглянулись, потом налегли на педали и объехали меня по широкой дуге.

Я повернул направо (распухшее левое колено предостерегало, что поворачивать налево – наихудший вариант из всех возможных) и поплелся по тротуару. Поле зрения продолжало сужаться. Теперь я смотрел на мир сквозь ружейный ствол или из жерла тоннеля. На мгновение подумал об упавшей дымовой трубе на металлургическом заводе Китчнера в Дерри.

Доберись до Хайнс-авеню, говорил я себе. По Хайнс-авеню ездят автомобили. Ты должен до нее добраться.

Но шел ли я к Хайнс или от Хайнс? Я не помнил. Видимый мир сжался до круга десять дюймов в диаметре. Голова раскалывалась, в животе бушевал лесной пожар. Падал я будто в замедленной съемке, а тротуар показался мне мягким, как пуховая подушка.