Воронцов. Перезагрузка. Книга 4 - Ник Тарасов

Маша шла рядом, её рука в моей, и через тонкую ткань перчатки я чувствовал тепло её ладони. Глаза её, ясные и глубокие, смотрели на меня с любовью, которая казалась почти невозможной в этом мире.

Когда настал момент обмена кольцами, я заметил, как дрогнула рука отца, протягивающего нам старинный перстень с родовым гербом — видать тот самый, который передавался в нашей семье от поколения к поколению. Значит, все же признал, значит, принял Машку как часть рода.

Батюшка, возложив наши руки одна на другую, накрыл их епитрахилью и произнес слова, скрепляющие наш союз навеки:

— Господи Боже наш, славою и честию венчай их!

И когда венцы опустились на наши головы, держимые шаферами — Захаром с моей стороны и одним из служивых со стороны Машки — я ощутил странное чувство, словно эта корона из золота и камней всегда была предназначена именно мне, как и эта девушка рядом со мной.

Мы испили вино из общей чаши, символизирующей нашу общую судьбу — и горести, и радости, которые отныне мы будем делить поровну. Вино было сладким с легкой горчинкой, и я подумал, что это очень похоже на саму жизнь — сладкую и горькую одновременно.

Хор певчих грянул «Многая лета», и голоса их, чистые и звонкие, казалось, поднимали нас над землей. Я видел, как Пелагея украдкой утирает слезы, как Фома смотрит на свою дочь с гордостью, как матушка шепчет что-то бабушке, а та кивает с одобрением.

Когда последние слова молитвы отзвучали под сводами храма, батюшка объявил нас мужем и женой и благословил на долгую и счастливую жизнь. Маша — нет, теперь уже Мария Фоминична, моя жена — посмотрела на меня с таким счастьем в глазах, что сердце мое пропустило удар.

После венчания мы вышли во двор храма, под перезвон колоколов, где продолжились свадебные традиции. Гости осыпали нас зерном и мелкими монетами — на богатство и благополучие. Кто-то из служивых Захара поднес нам пару белых голубей и мы выпустили их в небо, как символ нашей любви, взмывшей ввысь. Машка смеялась, запрокинув голову, следя за полетом птиц.

Я вдруг поймал взгляд своего соглядатая — того самого человека со шрамом. Он стоял у калитки, чуть в стороне от основного потока прихожан, и наблюдал за нами. Заметив мой взгляд, он слегка кивнул, словно поздравляя нас.

— О чём задумался, Егорушка? — спросила Машка, беря меня под руку. Её лицо светилось таким счастьем, словно солнце в ясный день.

— О том, как странно всё обернулось, — ответил я честно. — Ещё месяц назад я и подумать не мог, что буду стоять здесь, с тобой, и что мой отец благословит наш брак.

— Господь милостив, — просто ответила она, и в её голосе звучала такая искренняя вера, что я невольно задумался: а может, и вправду всё это — часть какого-то большего замысла? Может, мы все — лишь фигуры в игре, правила которой нам не дано понять?

Бабушка, опираясь на руку отца, подошла к нам и вручила Машке старинное серебряное блюдо с вышитым рушником — символ домашнего очага и благополучия.

— Береги его, — сказала она, кивая в мою сторону. — Он хоть и дурень порой, но сердце у него доброе.

Машка приняла подарок с той особой грацией, которая, казалось, была у неё в крови, и поклонилась бабушке так низко, как кланяются только самым почитаемым старшим.

Потом начались поздравления — сначала от родных, потом от знакомых.

Попав на постоялый двор, мы увидели, что столы уже ломились от яств. Правда, гостей было немного — скажем так, отметили в тесном семейном кругу. Но от этого праздник не стал менее радостным. Наоборот, в этой камерности было что-то особенно теплое и душевное, как бывает только среди самых близких людей.

В центре стола красовался огромный каравай, который мы с Машкой должны были разломить — кто отломит больший кусок, тот и будет главой в семье. Я нарочно взял меньшую часть, и все засмеялись, а Машка шутливо погрозила мне пальцем.

Были тут и традиционные блюда — и жареный поросенок с яблоком во рту, и запеченная рыба, и пироги всех мастей — с мясом, с рыбой, с грибами, с капустой. Медовуха и вино лились рекой, хотя я заметил, что отец пил мало — все больше наблюдал за нами с Машкой, словно пытаясь понять, что же все-таки нас связало.

За столом царила та особая атмосфера, которая бывает только на свадьбах — смесь радости, легкой грусти и предвкушения новой жизни. Машка сидела рядом со мной, её плечо касалось моего, и от этого простого прикосновения внутри разливалось тепло.

Говорили мало — все же мало кто с кем знаком. Бабушка изредка обменивалась парой слов с Пелагеей, отец степенно беседовал с Фомой о каких-то хозяйственных делах, матушка расспрашивала Машку о её рукоделии, и та отвечала со всей присущей ей скромностью и достоинством.

Но вот, когда были съедены основные блюда, отец поднялся со своего места. Звякнул ложечкой о кубок, призывая всех к вниманию, и заговорил — голосом твердым и в то же время неожиданно мягким:

— Сегодня я обрел не только невестку, но и вернул сына, — сказал он, и в глазах его блеснуло что-то похожее на слезы. — И хочу сказать, что рад этому возвращению. Поэтому мы с матушкой выражаем категоричное желание отметить свадьбу у нас в поместье — как положено, с размахом, чтобы все знали, что род наш не прервался, а напротив, окреп и расширился.

Я взглянул на него с удивлением. Такого поворота я никак не ожидал. Но потом кивнул — все же уважить родителей стоило. Хотя, не преминул упомянуть:

— Я не возражаю. Хотя, не могу не напомнить, что я выгнан из того самого поместья.

Отец на мгновение замер, но потом рассмеялся — громко, от души:

— Да будет тебе, сын, — сказал он, вытирая выступившие от смеха слезы. — Мало ли что сгоряча сказано было. Поместье твое столько же, сколько и мое. Род один — и земля одна.

И я понял, что прощен — не просто формально, а по-настоящему, от сердца. Понял, что двери отчего дома снова открыты для меня, и теперь уже не только для меня, но и для Машки — моей жены, моей боярыни, моей судьбы.

Глава