Во славу русскую - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

— Есть слово заграничное — инфляция, — просветил Павел Демидов, последний из местных обывателей в европах гостивший. — Пестель с Корфом без меры деньги печатают, оттого ассигнации дешевеют быстрее, чем снег весной тает.

— В чём же корысть за никчёмные бумажки торговать? — возмутился кто-то из железоделательных заводчиков. — Али в золото их обратить и сидеть сиднем, пока в страну порядок не вернётся?

Купцы оглянулись. Упоминать отдельные грехи Правления, сиречь временные трудности, не возбраняется, даже в моём присутствии, подозревая во мне недремлющее око вождя всея Руси. А вот объявлять, что в России после декабря порядка не стало, пахнет крамолой, известно чем чреватой. Однако в тот вечер европейская шипучка да русское хлебное вино языки на волю выпустили, посему Пестелю сотоварищи икаться полагалось изрядно.

— Раньше торговал, как хотел, только подати плати. Ныне каждый чиновник влезть норовит, то соточку просит, а то и целую тыщу. Где на всех напасёшься?

— У меня две тыщи душ крепостных рабочих на заводе трудилось. Как вольную дали, половина разбежалась; они же и вернулись — за корку хлеба батрачить готовы. Да нет у меня дела для них: завод день работает, два стоит.

— Нижегородские банки лопнуть готовы. Деньги в рост давали царские, додекабрьские, и процент божеский. Возвращают нынешними, подешевевшими, и то с неохотой. Хоть половину города в долговую яму сажай, денег от того не прибавится.

— По весне осемь домов скупил, как о новой столице услыхал, перестроил их солидно, под казённые присутствия. И где та столица? В Москве! Хоть картошку в домах разводи…

Бывшее дворянство обманутым сочло себя. От любви к добрым лошадям, жизни широкой, дамским нарядам модным и карточным играм половина семейных усадеб в банк заложена. Должники как один новую власть поддержали, обещаниям поверив, что царские долги спишутся. Дудки! Землю отобрав, из премии кредит вычитают. За должниками охотятся приставы из Судебной коллегии и Расправного Благочиния: деньги давай. А как отдать-то, ежели они на кокоток трачены?

— Слыхали, господа? Казначейство новые деньги печатает. Тысячные. А на них…

— Пестель на коне?

— Нет, Корф верхом на кукише!

Отведя душу в откровениях, Строгановы, Демидовы, Блиновы и Бугровы обратились к любимому поэту. Пушкин не подвёл.

Пока свободою горим,Пока сердца для чести живы,Мой друг, отчизне посвятимДуши прекрасные порывы!Товарищ, верь: взойдёт она,Звезда пленительного счастья,Россия вспрянет ото сна,И на обломках самовластьяНапишут наши имена!

Я не аплодировал, как остальные, только зубами скрежетал. Не надо быть провидцем, чтобы угадать: среди гостей наверняка есть слуги режима. Донесут, видит Бог: донесут. И покатится в Нижний Владимир приказ: арестовать! держать! не пущать! Строганов нынче лют. Явно за место держится, хоть и в толк не могу взять — зачем.

А нижевладимироское (слово-то какое, тьфу!) купечество, распалившись хлебным вином и смелыми виршами, постановило отправить Павла Николаевича Демидова в Москву с наказом: добиться приёма у некой влиятельной фигуры, лучше — у родственника своего Александра Павловича Строганова, чтоб довёл до главного фюрера — жить более так невозможно. Сплошное разорение, убытки одни, лучше продать торговые дома за бесценок и на остаток денег кутнуть, пропади оно всё пропадом.

Слушая их, я только усмехнулся про себя. Если даже Строганов, приличный человек, переменился к худшему за год диктатуры, что же говорить о других. Тем более о самом Пестеле. Зря Демидов время потратит…

* * *

Именно те строки Пушкина глава К.Г.Б. напомнил Павлу Николаевичу Демидову, когда тот переступил порог его жарко натопленного лубянского кабинета.

— Сударь, как вам не стыдно! У Республики вдосталь врагов реальных, действительных, опасных. А мне надобно заниматься сей чушью и вас спасать, благородных идеалистов. Александру Сергеичу передайте моё наипоследнее предупреждение. Один шаг из поместья — в Сибирь. Что он в Болдине за осень накропал? Пришлите мне, полюбопытствую. Но в гостиных да в присутственных местах читать ни-ни. Ферштейн, любезный? Самовластье, как он изволил выразиться, далеко от обломков, а ваши имена переписаны, вот они. Стоит чиркнуть в этом уголке — в Расправное Благочиние, и не придётся нам больше свидеться, Павел Николаевич.

Заученная в памяти петиция владимирского купечества застряла в горле. Вот как всё получается... Тут не о лучшем мечтать, а на своём бы месте усидеть. Демидов осмелился лишь о лихоимстве чинов нижегородских рассказать.

— В чём же трудность, дорогие мои? Пишите отношение в Вышнее Благочиние, они враз за сребролюбцами надзор учинят. Как что заметят — в острог и ауфидерзейн. Каждый гражданин Республики бдить и доносить обязан.

— За доброе слово спасибо, — Демидов поднялся. Больше благодарить было не за что.

— И вы, Павел Николаевич. Ступайте с Богом, а коли трудности — непременно ко мне, не чинясь. Делом ли, советом — помогу.

У кабинета Строганова купец прочитал белую надпись на широком красном полотнище:

«Тайные розыски, или шпіонство, суть посему не только позволительное и законное, но даже надёжнѣйшее и почти, можно сказать, единственное средство, коимъ Вышнее Благочиніе поставляется въ возможность достигнуть предназначенной ему цѣли. Пестель».

Сочинять кляузу Демидову показалось не с руки. Не хотелось уподобляться в средствах служащим здесь господам. Он покинул Лубянку и забрался в сани, запахнувшись полостью от лёгкого мороза. Добрые кони потрусили по утоптанному снегу, а сидящие на облучке бывшие демидовские крепостные лакей Игнат и кучер Прохор примолкли, дабы их бормотание не отвлекало барина от высоких дум.

Простоватый Прохор провёл революционный 1826 год подле бывшего графа, обученный грамоте Игнат справил пашпорт и подался в город за счастьем. О том он поведал Прохору, пока Демидов искал правды в К.Г.Б.

— Так что семейство моё получило кус подле выселок. На меня, с барином ездившего, землицы не отмеряли. Дай Бог, чтоб с того наделу мои присные ног с голодухи-то не протянули. Перебрался я во Владимир-Нижний, да. Пробовал по-старому наняться, в лакеи, токмо втуне. Гэбэ часть барства за Урал сослало. Кто у них в услуженьи был — ныне рады за кусок хлеба живот рвать, не то что за рупь. К шорнику нанялся, твои уроки памятуя, — тут Игнат получил весёлый взгляд Прохора, знавшего, что из лакея мастер по сёдлам и уздечкам никакой. — Да по миру пошёл мой Савельич. Как сбрую продаст, тех денег не достаёт кожу купить. В рекруты не записали, тощим обозвав. А как не быть худым, ежели пятую седьмицу впроголодь? Воровал, взяв грех на душу. Барин наш меня заметил, когда я на паперти Христа ради просил.