Время перемен (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

И впрямь. На прямоугольнике сверху – Российская Коммунистическая Партия (большевиков). Справа портрет Карла Маркса. И указано, что предъявитель сего товарищ Аксенов Владимир Иванович избран делегатом на 10-й съезд ВКП (б) с правом решающего голоса от Московской организации. Печать ЦК. Подписи, как водится, неразборчиво.

Может, у кого-то наворачивается на язык штампованная фраза: «Мелочь, а приятно», так я вам скажу так – это вовсе не мелочь. И когда я взял в руки мандат, почувствовал, что мне вручили еще один орден. Впрочем – если кто-то не верит, не настаиваю, как хотите.

– Поздравляю, – сказал Рогушкин, как мне показалось, с некой толикой зависти. – От ВЧК на съезд трое избраны – товарищ Дзержинский и вы от Московской организации, а еще один товарищ из Пскова.

Рогушкин махнул левой рукой, указывая в сторону Пскова. Махнул быстро, но я понял, что на левой руке у него тоже проблемы с ногтями, а мизинец и вовсе отсутствовал.

– Спасибо, – отозвался я, осторожно пожимая парню руку. – Меня Владимир зовут. Можно на ты.

– Сергей, – назвался парень и усмехнулся. – Буду всем хвастать, что с самим Аксеновым на ты.

– А что, Аксенов такой страшный, что с ним и на ты нельзя? – удивился я. – Со мною, вроде бы, все на ты.

Сказал и прикусил язык. А кто со мной на ты в ВЧК? Артур Артузов, который член коллегии и начальник контрразведки ВЧК? Иван Ксенофонтович Ксенофонтов, заместитель Дзержинского? Ксенофонтов уже через раз «тыкает». А все остальные только на вы. Плохо. Скромнее надо быть.

– Страшный вы, то есть, ты, или нет, сказать не могу, а вот про то, что из-за Аксенова некоторые члены Политбюро с должностей слетают и в ссылку едут, а еще про то, что он с самим Троцким собачится, про это слышал, – усмехнулся парень.

– А ты плюнь, – посоветовал я. – Врут это все. На самом-то деле, я ни с кем не собачусь, тем более с самим Троцким. – Не удержавшись, спросил, кивая на изувеченную руку. – У кого побывал?

– Сигуранца, – скривился Сергей.

– Мне больше повезло, – вздохнул я.

Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись уже по-дружески. Вроде, ничего не сказали, но все и так ясно. Вспоминать о пребывании в контрразведке никому не хочется. Мне повезло больше, а Рогушкину поменьше. Но жив остался – уже неплохо.

– Я говорю, что хорошо, что тебя увидел, а так голову ломал – как мне во Францию твой мандат отослать? По почте не пошлешь, и вообще, его лично в руки положено отдавать.

– Вишь, какой я молодец, что в Москву приехал, – хмыкнул я.

Мы еще разок улыбнулись друг другу и я вышел. Пока шел к Артуру, до меня дошло, что стать участником съезда – это большая честь, но и проблемы. Я ведь не знаю, как здесь обстоят дела с Кронштадтским восстанием? С Тамбовом, вроде бы, все более-менее гладко. Вполне возможно, что крестьян удалось убедить, что скоро все изменится к лучшему, а когда есть надежда, то бунтовать не захочется. По крайней мере, о крестьянском восстании никто ничего не говорил, а если имели место какие-то отдельные выступления, то это не страшно. У нас они, почитай, в каждой губернии есть, справлялись. Главное, что дело не приобрело массовый характер, и на подавление крестьян не кинули армию. А вот что там с Кронштадтом, не знаю. Может и пронесет, а может нет. Иначе, после исторического съезда придется хватать винтовку, идти на штурм фортов. Эх, давненько я винтовки не брал, в атаки не хаживал. И век бы не брать, и не хаживать, а ведь придется. И по льду…

И вот еще что. Если съезжу в командировку, то мне нет смысла возвращаться во Францию, да и не успею. Если бы самолеты летали, можно бы обернуться, а так? Надо телеграмму отбить в торгпредство, чтобы не ждали начальника. А как с Наташей-то быть? Телеграмму-то ей покажут, но хотелось бы что-то получше, подушевнее. Письмо что ли через Артура передать?

Артузова, как водится, на месте не было, но девочка-секретарь сказала, что Артур Христианович звонил, будет часа через три, или через четыре, как пойдет, и про шинель он помнит, привезет.

А не сходить ли на Сухаревку? Погода сегодня ничего, солнышко светит, по ощущениям – минус пять, не больше, так что даже во французском пальтишке не успею замерзнуть.

Говорят, чтобы узнать страну, или город, надо посетить два места – главный собор и базар. С соборами у нас не очень, да и в храм чекисту и коммунисту идти не с руки, а вот на рынок вполне возможно. Гляну, как главный рынок столицы при нэпе. Помнится, его в восемнадцатом году закрывали, а нынче, как слышал, опять открыли. Гляну, что у нас есть, а что требуется пролетариату, авось, пригодится. А нет, так просто так пошатаюсь, может какую книгу прикуплю.

Сухаревка начиналась с сугробов, превращенных в витрины: книжки, деревянные ложки, какие-то игрушки и еще какая-то хрень, вроде флакончиков из-под духов, и футляров для флакончиков. Интересно, а они-то кому нужны? Неподалеку старинные комоды из красного дерева, хрустальные люстры, шитые золотом мундиры. Судя по всему – это притащили «бывшие» люди, чтобы заполучить хоть какую-то копеечку.

У сугробов прохаживались еще какие-то люди. Без товаров, но они что-то предлагали.

Не удержавшись, подошел к книгам. М-да. Княжна Чарская, которая на самом-то деле и не княжна, еще приключения Пинкертона в драных обложках, брошюры за авторством товарища Троцкого, «Азбука коммунизма», житие святого Питирима, какие-то сонники. Оп, а это что? «Житије светитеља Алексија, митрополита московскога и целе Русије». Выходных данных отчего-то нет.

– А это на каком языке? – поинтересовался я у продавца – дородного дяденьки в старом полушубке и тот важно ответил:

– На сербском, молодой человек.

Интересно, кому в Москве нужно Житие на сербском языке? Получается, что кому-то нужно. Мне, например. Я его графу Игнатьеву подарю.

– Сколько? – поинтересовался я.

Книготорговец посмотрел на меня оценивающим взглядом, и назвал цену:

– Десять тысяч. В крайнем – пять.

Я призадумался. Самое смешное, что русских денег-то у меня не было.

– В американских возьмете? Дам доллар.

Книжник, понятное дело, возьмет, потому что доллар стоит дороже (а я пока и не знаю, сколько он стоит), но тут ко мне с двух сторон, подскочили двое- молодой человек и девица довольно вульгарного вида.

– Даю за доллар сто тысяч, – сообщил молодой человек.

– Даю за доллар или сто тысяч, – предложила девица.

И так это у них славно получилось, в унисон, что стало смешно не только мне, но и самим продавцам – и юнцу, и девице. Сунув озадаченному книготорговцу грязновато-зеленую бумажку, забрал Житие и пошел дальше.

Случайные продавцы были в самом начале, а дальше пошли уже профессиональные торговцы.

На Сухаревке торговали сельскохозяйственными инструментами – серпами, косами, топорами. При мне какой-то крестьянин, взяв косу, начал простукивать ее ноготком, прислушиваясь к звукам.

– Наши? – поинтересовался я, кивая на железяки.

– И наши есть, и не наши, – степенно отозвался продавец, самого пролетарского вида. – На заводе Михельсона серпы куют, косы штампуют. Есть еще австрийские косы, но наши надежнее.

Австрийские, это явно контрабанда. Но это ладно. Плохо, что завод Михельсона, выпускавший машины и снаряды, штампует косы, но это все равно лучше, чем простаивать. Глядишь, начнет что-то более серьезное делать.

Неподалеку от железа табачный ряд, представленный двумя продавцами.

– Махорка! – негромко нахваливала свой товар девица, в мужской шапке, закутанная в платок поверх телогрейки. – Кому махорки? Махорка нашенская, тульская! Товарищ иностранец, бери махру. Закуришь, копыта двинешь, буржуй проклятый.

Похоже, это она мне. Ладно, не стану признаваться, что русский.

Напротив барышни парень в старой солдатской шинели и буденовке, заштопанной в двух местах. Несмотря на легкий наряд, красноармеец был бодр и весел, и зазывал народ так:

– Лучший в мире турецкий табак! Кто не курит его – тот дурак!

У ног продавщицы стояло два мешка, а неподалеку лежало несколько пустых. Время от времени к ней подходили покупатели и, как правило, договаривались о цене, приобретая махорку увесистыми кульками. Парню, несмотря на его бодрые слоганы, везло меньше. Картонная коробка с «турецким» табаком полнехонька. А, нет, вон к нему подошел дяденька в полушубке, и не торгуясь, купил сразу половину картонки. Верно, нэпман с деньгами.