Штрафбат Павла Первого: Штрафбат Его Императорского Величества. Спецназ Его Величества. Диверсанты Его Величества. Заградотряд Его Величества - Сергей Николаевич Шкенев

пор вызывало оживление в толпе. Пришлось постучать по графину кохинуровским карандашом, после чего шум стих и можно было продолжить.

– Господа мужики! – повторил священник и поклонился в сторону сидящего в кресле Федякова: – И господин лейтенант… Мы собрались для принятия обязательств и, самое приятное, для получения задатков под будущий урожай. И благослови вас Господь! Прошу вас, Потап Захарович, начинайте.

Скромный чиновник государственного закупочного комиссариата, более обеспокоенный предстоящей заготовкой и перевозкой сливочного масла, чем процедурой оформления обязательств, придвинул к себе толстую тетрадь с висящей на шнурке сургучной печатью и, устало вздохнув, крикнул:

– Подходите по одному!

Мужики замешкались, не решаясь выйти поперед спокойно сидящего Федякова. Разве можно так не уважить барина? Пусть бывшего барина, но все же…

– Давайте-давайте, – махнул рукой Юрий Сергеевич. – Я не тороплюсь.

Тогда первым протиснулся сквозь толпу Федор Саввич:

– Самохин я. Пиши пятьсот пудов ржи да по триста пудов ячменя с овсом.

Отец Михаил расслышал завистливый вздох. Оно и понятно, на немалый урожай рассчитывал вольный хлебопашец, но народ-то знал, сколько будет на самом деле, – занизил Федор обязательства, чтобы осенью продать тому же комиссариату по более высокой цене. Хорошо крепкому хозяину, а многие с нетерпением ждали сегодняшнего задатка – кто собирался лошаденку прикупить, кто дом подновить, а кто и просто от природной предусмотрительности. Мало ли засуха, а выплаченное назад никто не забирает.

– Извольте получить и расписаться. – Чиновник зазвенел извлеченным из вместительного сундучка серебром и протянул Самохину деревянную ручку со стальным пером: – Грамоту знать изволите?

– А оформления в Зубцовский уезд Рыльской губернии не желаете ли? – ледяным тоном, перенятым когда-то у полкового командира, осведомился Федор Саввич.

Закупочный комиссар только сейчас удосужился взглянуть на стоящего перед столом человека и слегка спал с лица:

– Простите великодушно, господин младший сержант! Совсем замотался, понимаете ли. Страда!

– Но к людям внимательнее нужно быть. – Самохин оставил в тетради витиеватую подпись и сгреб деньги. – Будьте здоровы, сударь.

Чиновник проводил взглядом уходящего с площади вольного хлебопашца и прошептал отцу Михаилу:

– Сурьезный господин, однако. – И уже во весь голос: – Следующий кто?

Последним объявил об обязательствах Юрий Сергеевич Федяков. Он к столу не подходил, так что пришлось комиссару нести тетрадь и сундучок к креслу, в котором с удобствами расположился помещик.

– Пишите, милейший, семь тысяч пудов ржи.

– Все же приняли решение? – Явившийся следом отец Михаил позволил себе усомниться. – Народу где возьмете на уборку?

– Разорюсь на пару конных жаток. И черт с ней, с паровой мельницей.

– Хм… Не поминайте нечистого.

– Извините, отче, само вырвалось. Вы нынче к Макарию едете?

– Хотите там жатки посмотреть? Лучше приказчику князя Гагарина отпишите, а уж он в наилучшем виде сделает. И привезет, и людей работе научит, и на учет в губернской мастерской поставит.

– У князя дорого.

– Зато без поломок, особенно если своевременно механика вызывать для обслуживания. Тем более работники у вас серьезные.

– Это точно, – согласился Федяков.

Действительно, на работников он нарадоваться не мог. А если бы хоть один из них говорил по-русски, то им бы вообще цены не было. Три десятка беглецов из воюющей одновременно против Наполеона и германских княжеств Австрии изъяснялись на каком-то странном наречии немецкого языка, и Юрий Михайлович, любивший коротать время за перечитыванием глубоких размышлений господина Канта в подлиннике, понимал их с трудом. Но работали так, что аж спины от натуги трещали. Настолько изголодались по земле в своих игрушечных Европах? Наверное, так. Ничего, за десять лет, положенных на кандидатство в российские подданные, и человеческой речи научатся, и заслужат право служить в армии. Пусть право не для себя, для детей, но все же…

– Проводите меня, отец Михаил? Здесь и без вас прекрасно справятся.

Священник оглянулся – церковный староста с помощью звонаря утаскивал накрытый кумачом стол в сторожку, а дьячок унес графин, по пути принюхиваясь к его содержимому. Неужто не верит, что там налита обыкновенная колодезная вода? Вот же свинья, прости господи.

– Наливочка с прошлого года осталась замечательная, – продолжал уговаривать Федяков. – Нынче удастся ли такая?

– На грех подбиваете? Впрочем, ради вишневой наливки можно и согрешить. Сами делаете, насколько помню?

– Кому еще сие благородное дело доверить? Так что, идете?

…Дорога домой показалась засидевшемуся в гостях до поздней ночи отцу Михаилу в два раза длинней. Коварна вишневка у Юрия Сергеевича – в голове чисто, пусто и ясно, мысли исключительно о высоком и светлом, а ноги идти отказываются. Нет, конечно же, они не выписывают замысловатые кренделя на радость и потеху шепчущейся в зарослях еще не зацветшей черемухи молодежи, но не хотят шагать твердо, и все тут. Мягкие какие-то стали, того гляди вывернутся коленками назад, и поскачешь кузнечиком-стрекозой. Или заморским зверем кенгурой, что привез из кругосветного плавания капитан третьего ранга Лисянский. В газетах еще рисунок был, разве не видели?

Но наливка того стоит. И не зря Юрий Сергеевич платит в казну налогу по полтине с каждого ведра – разве приятственность для души и усладу для чувств можно измерять деньгами? В старые-то времена…

Что было в старые времена и каким образом они соотносятся с вишневкой отставного лейтенанта Федякова, отец Михаил додумать не успел – мерзкая маленькая собачонка, какими, собственно, и бывают все мелкие собаки, с заливистым лаем выскочила из чьего-то палисадника и попыталась вцепиться в ногу. Получив пинка, злобное чудовище с жалобным визгом укатилось в темноту, но, справившись с потрясением и ведомая природной вздорностью характера, повторила атаку. Еще удар, попавший точно под нижнюю челюсть, и шавка опять улетела, захлебнувшись ненавистью ко всему миру.

– Вот же тварь… – пробормотал батюшка, нащупывая на дороге подходящий камень. – Вот я тебе!

Подвело угощение господина Федякова, как есть подвело. Не в том смысле, что его самого, а вот отца Михаила… Звон дорогущего, с завода братьев Нобелей, стекла привел батюшку в некоторое смущение. Как и раздавшийся следом испуганный визг.

– Стой! – заорал кто-то в темноте, и в небо ударил сноп огня, сопровождающийся грохотом. – Стоять, я сказал!

Грозный окрик и выстрел заставили отпрыгнуть в сторону, а в руке неведомым образом сам собой появился пистолет. Лукавый смущает, подталкивая к оружию? Топот тяжелых сапог по дороге – кто-то пробежал мимо, остановился, постоял немного. Вернулся. И уже потише:

– Марья Михайловна, вас стеклом не поранило? Беспокойствие имею большое.

– Ой, скажете тоже, Федор Саввич, – откликнулся звонкий голосок, по которому священник узнал старшую дочь. – Царапина пустяковая.

– Где? – ощутимо перепугался Самохин. – Перевязать бы!

– Не надо.

– Почему?

– Так оно попало… не скажу…

– Я сам посмотрю.

– Ой, руки убери, охальник!

– Да чего…

Звучный шлепок сменился жарким шепотом.