Дневник времён заразы - Яцек Пекара

людьми, как Кнабе? Но, к несчастью, все или, по крайней мере, большая часть из сказанного им могла быть и правдой. И тогда я боялся отнюдь не наказания, но испытывал угрызения совести и искренне сокрушался о том, что расстроил план, который, неважно, был ли он хитроумным и до конца проработанным, но определенно должен был принести благие плоды для Святого Официума. А из-за меня этих плодов он уже не принесет.

— Твои действия имели также некоторые, немногочисленные, правда, но все же забавные последствия, — неожиданно произнес мой спутник.

— Забавные, — повторил я.

— О да. — Он скривил губы. — В тонгах решили, что вайльбургские предводители приняли неверные решения, помогая тебе и, как было сказано… — Кнабе с явным удовольствием прикрыл глаза, — поддавшись нашептываниям змеиного языка…

— Нашептываниям змеиного языка, — снова повторил я. — Кто бы мог заподозрить в них столь чувствительные, поэтические души? И что же сталось с этими, соблазненными мною?

— Их обоих утопили, — пояснил Кнабе. — И что еще неприятнее, утопили их в городской уборной.

Я вздохнул.

— Представляешь, какой это был несчастный случай, когда первый утренний посетитель уборной, вероятно, еще одурманенный сном или ночной попойкой, увидел лишь грязные босые ступни, торчащие из отверстий в доске? — спросил он.

— От всего сердца сочувствую столь болезненному переживанию, — пробормотал я.

— Я бы просил тебя рассказать мне о девушке, — внезапно сказал Кнабе вежливым тоном.

— О девушке, — повторил я. — О какой-то конкретной или о любой? — спросил я с легкой издевкой. — Потому что, признаюсь тебе, я знаю много девушек и, конечно, могу поведать о них немало забавных историй, чтобы дорога нам не казалась длинной.

Он кивнул.

— Верю тебе на слово, но… — начал он.

— О, нас таких было двое в преславной Академии Инквизиции, — весело прервал я его. — И мы всегда держались вместе. Нас звали, представь себе, Смешко и Болтун. Я был Смешко. — Я с довольным видом хлопнул себя в грудь.

Кнабе мгновение молчал.

— Я, как видишь, человек вежливый и терпеливый, Мордимер, — произнес он наконец. — Но уверяю тебя, что и у моей вежливости, и у моего терпения есть свои пределы. — Он обратил на меня свой взор, и его ледяной взгляд снова пронзил меня холодом. — Я был бы весьма признателен, если бы ты постарался их не переступать.

Я пожал плечами, хотя этот жест, на удивление, дался мне нелегко и, как я сам заметил, выглядел скорее признаком беспомощности, чем безразличия или пренебрежения.

— Что ты хочешь знать? — сухо спросил я.

— Что взбрело тебе в голову, чтобы столько усилий посвятить спасению какой-то простолюдинки? — Он все время разглядывал меня, но взглядом не критическим или оценивающим, а скорее искренне заинтересованным.

Но я почувствовал себя так, словно это было любопытство паука, поймавшего муху в сеть и пока что расспрашивающего ее о том, каково ей было летать, однако оба они прекрасно знают, что этот разговор добром кончиться не может.

— Эта девушка была подопечной приходского священника Густава Вебера, который благосклонен к Святому Официуму. Нам было велено его поддерживать, — объяснил я, будучи, впрочем, уверенным, что Кнабе все это прекрасно знает.

Он скривил губы.

— Мордимер, я прекрасно понимаю, что мы поддерживаем нашего союзника. И я одобряю твое решение приютить девицу под кровом Инквизиции. Но поднять бунт в городе? Учинить беспорядки? Штурмовать дворец? Устроить резню солдатам архидьякона и, наконец, убить его самого? — Он покачал головой. — Признаюсь, все это выходит за рамки моего понимания «поддержки союзника».

На мгновение я задумался над его словами.

— Все происходило быстро, — произнес я наконец. — И как это бывает в революционное время, было трудно полностью все контролировать.

— Полностью контролировать, — фыркнул он. — Ты, Мордимер, поджег стог сена, и весь твой контроль заключался в том, чтобы отойти от него достаточно далеко и не сгореть самому…

Я молчал.

— К тому же ты ограбил или помог ограбить Обезьяний Дворец, — добавил он. — Мы понесли огромные убытки, связанные не только с грабежом, но и с учиненными разрушениями.

— Я не помогал грабить Обезьяний Дворец, — с обидой возразил я. — Но признаю, что помогал отбирать награбленное в нем добро.

— Ну да, ты грабил грабителей, чтобы отдать награбленное другому грабителю, — с сарказмом сказал Кнабе. — Нам что, дать тебе за это медаль? В довершение всего ты использовал резиденцию Инквизиции, чтобы хранить в ней украденное имущество.

— Я не говорю, что заслуживаю похвалы, — поправил я его. — Я лишь говорю, что эти вещи все равно были бы украдены, потому что мы с графом фон Бергом стояли у ворот дворца и конфисковывали их у воров.

— Вот именно. — Он проницательно посмотрел на меня. — Откуда эта дружба с его сиятельством графом, вот этого я не знаю…

Я не видел причин скрывать от Кнабе, почему я решил заключить союз с фон Бергом.

— Он спас мне жизнь, а я возвращал долг.

— Как мило, что ты вернул его нашими деньгами, — заметил Кнабе.

Я не стал это комментировать, ведь я уже объяснял, что богатства Обезьяньего Дворца и так были потеряны. Я ничего не мог сделать, чтобы остановить грабящие толпы, а если бы и попытался, то наверняка не беседовал бы сейчас с допрашивающим меня инквизитором, а гнил бы в какой-нибудь яме вместе с солдатами и соратниками Касси.

— Ах да, еще насчет фон Берга… Твоя подопечная сопровождала его в путешествии. Какой поразительный выбор опекуна, — сказал Кнабе.

— Будущее покажет, верным было мое решение или нет.

Инквизитор не прокомментировал моих слов, так что я не знал, известна ли ему судьба Кинги и фон Берга. Конечно, меня подмывало спросить его об этом, но я сдержался.

— Твое упорство, позволь мне употребить это слово, в стремлении отвратить от нее злую судьбу, поистине достойно уважения, — признал Кнабе. — Однако меня удивляет, почему ты решил так отчаянно схватиться за горло с предначертанием?

На этот раз я посмотрел на него с нескрываемым удивлением. Мне как-то никогда не приходило в голову, будто я сражался за Кингу с каким-то особым ожесточением. С тех пор как я спас ее от мести архидьякона, я относился к ней как к своей подопечной, но у всего этого дела была и другая, главная причина.

— Дорогой Дитрих, — сказал я, придав голосу легкий тон, — если мы позволим врагу сегодня ударить палкой нашу собаку, то, видя нашу слабость или снисходительность, завтра он ударит нашу женщину, а послезавтра отберет у нас дом и все, что мы имеем.

Он кивнул.

— Да, это правда, именно так все и есть, и мы всегда предостерегаем инквизиторов от этого, — согласился он со мной. — Однако есть определенные