Я – Товарищ Сталин 2 - Андрей Цуцаев

швейцарский торговец с симпатиями к коммунистам, ждал его с мрачным лицом.

— Гестапо арестовало двоих людей в посольстве. Тебя ищут по всему Берлину. Уходи через Гамбург, я организую шведское судно.

Рябинин покачал головой, проверяя револьвер.

— Не раньше, чем получу чертежи. Шульц — мой шанс. Дай мне новый паспорт и 50 тысяч марок.

Фишер вздохнул, вручив документы на имя Курта Мюллера, инженера из Гамбурга.

— Ты играешь с огнём, Вебер. Если гестапо тебя возьмёт, я тебя не спасу.

Рябинин кивнул, но его мысли прервал стук в дверь. Это была Грета Шмидт, 28-летняя коммунистка, работница текстильной фабрики и связная берлинского подполья. Она вошла. Невысокая стройная девушка. Её рыжие волосы были спрятаны под платком, а глаза горели решимостью.

— Вебер, гестапо прочесывает Нойкёльн. Мы можем спрятать тебя в подвале фабрики, но нужно идти сейчас.

Рябинин взглянул на Грету. Он знал, что берлинские коммунисты рискуют жизнью, помогая ему.

— Грета, мне нужно в Тиргартен завтра, к 16:00. Можешь ли ты устроить так, чтобы отвлечь гестапо? Пикет, драка, что угодно.

Грета кивнула.

— Мы устроим протест у фабрики. Рабочие готовы, но если гестапо нас разгонит, прольется кровь рабочих. Ты уверен?

Рябинин смотрел на Грету, чувствуя вину. Она была молода, полна веры в революцию, но её жизнь висела на волоске. Он вспомнил своих товарищей в Москве, которые, будучи студентами не боялись драться с полицией и были полны решимости идти до конца. Грета и её люди были такими же — готовыми умереть за идею. Но если он провалится, их жертвы будут напрасны. Он ненавидел себя за то, что использует её, но выбора не было. «Прости, Грета, — подумал он. — Если я выживу, я верну тебе долг».

— Уверен, — сказал он.

Грета ушла, её шаги растворились в шуме Нойкёльна.

Рябинин провёл ночь, проверяя револьвер и готовя шифровку:

«Гестапо в „Адлоне“. Ушёл. Встреча с Шульцем завтра. Подготовил отход через Гамбург».

В Москве Сергей получил шифровку Рябинина в кремлёвском кабинете. Текст гласил: «Контакт с Шульцем. Подтверждаю: Крупп разрабатывает 105-мм гаубицы, 5000 единиц к 1937 году. Манштейн встречался с японским атташе. Гестапо на хвосте. Прошу отход». Сергей сжал кулак, глядя на карту Европы, где чёрные стрелки обозначали немецкие дивизии. Немецко-японский сговор был реальностью, и Рябинин был на грани провала.

На следующий день Рябинин пришёл в Тиргартен, где голые деревья качались от порывов ветра. Фонтан у центральной аллеи был окружён редкими прохожими. Шульц ждал, нервно оглядываясь, в руках у него была кожаная папка. Рябинин, теперь Курт Мюллер, подошёл, сжимая портфель с 50 тысячами марок.

— Герр Шульц, вот задаток, — сказал он. — Где чертежи?

Шульц передал папку, его голос дрожал:

— Это всё. Я… ухожу из Круппа, это мой конец.

Рябинин взял папку, но заметил тени за деревьями — гестапо.

— Бегите, Шульц, — крикнул он.

Выстрел разорвал тишину. Шульц упал, кровь растеклась по гравию. Рябинин метнулся в сторону, пули засвистели над головой. Он побежал через парк, слыша крики Мюллера:

— Хватайте его!

Люди Греты устроили протест у фабрики, и шум толпы отвлёк гестапо. Рябинин спрятался в заброшенном сарае, засунув папку под половицу. Он отправил шифровку: «Чертежи добыты. Шульц мёртв. Ухожу через Гамбург».

Рябинин пробирался через Нойкёльн. Грета уже ждала его в подвале фабрики, её лицо было бледным.

— Пикет удался, но гестапо всех арестует. Они придут сюда, Вебер.

Рябинин кивнул, проверяя револьвер.

— Спасибо, Грета. Уходи, пока можешь.

Она покачала головой.

— Мы с тобой до конца. Есть туннель под фабрикой, он ведёт к каналу. Идем.

Они спустились в туннель, где пахло сыростью и плесенью. Фонарь Греты освещал скользкие стены. Они с Гретой выбрались к каналу. Лодка, организованная Фишером, уже ждала их. Рябинин прыгнул в неё, а Грета осталась на берегу. Вскоре, её силуэт, растворился в темноте.

Москва, май 1935 года

Виктор Рябинин вернулся в Москву через Варшаву и Минск. Его лицо осунулось, под глазами залегли тени, серый костюм был пропитан пылью, а в портфеле лежали микрофотоплёнки с чертежами 105-мм гаубиц Круппа и записи разговоров Ганса Шульца, подтверждавшие связь Эриха фон Манштейна с японским атташе Хаяси.

Берлин был поднят на уши: Шульц убит гестапо в парке Тиргартен, Грета Шмидт, коммунистка, прикрывшая его отход, пропала без вести, а гестапо всё ещё искало «Курта Мюллера». Рябинин чувствовал себя виноватым. Он добыл некоторые сведения, но его быстро раскрыли.

Он вошёл в кремлёвский кабинет Сергея. Вождь захотел лично встретится с агентом и для Рябинина это была большая честь. Но в то же время, он чувствовал себя неуверенно. Сергей изучал его, его взгляд был холодным, и внимательным.

— Виктор Павлович, докладывай.

Рябинин положил портфель на стол, его голос был слегка взволнованным:

— Иосиф Виссарионович, чертежи на плёнке: 105-мм гаубицы, 5000 единиц готовят к 1937 году, стволы повышенной дальности, на 35 километров. Манштейн встречался с Хаяси в Эссене 10 апреля, обсуждали поставки образцов в Токио через нейтральные порты. Шульц передал чертежи прямо перед смертью, гестапо застрелило его в Тиргартене. Я ушёл через Нойкёльн, местные коммунисты прикрыли меня. Их лидер, Грета Шмидт, пропала. Швейцарский связной, Карл Фишер, под подозрением гестапо. Я передал плёнки через Варшаву.

— Хорошо, Виктор. Я уже читал шифровку и знаю все, что ты только что рассказал. Но Ежов считает все это слишком подозрительным, говорит, ты слишком гладко ушёл из Берлина. Объясни!

Рябинин побледнел, его кулаки сжались.

— Иосиф Виссарионович, я служу партии. Гестапо было в шаге от меня, они устроили облаву в «Адлоне», чуть не застрелили меня в Тиргартене. Я ушёл через туннель в Нойкёльне, местные коммунисты заплатили своей кровью за помощь мне. Если Ежов хочет допроса, я готов, но я смог достать то, что от меня требовалось, пусть и такой большой ценой.

Сергей поднял руку, его взгляд смягчился.

— Допроса не будет, Виктор. Ты сделал все, что мог. Отдыхай! Побудь с семьей. Сергей указал на дверь, и Рябинин вышел, чувствуя, как Москва, его родной город, становится для него таким же опасным, как Берлин.

Тухачевский смотрел на карту, его пальцы сжимали карандаш, пока тот не треснул. Письма — от Манштейна, от «друга из Цюриха», были как нож у горла. Он знал: это немецкая провокация, чтобы убрать его, лучшего стратега Красной Армии. Ежов, с его паранойей, видел в нём троцкиста, а Ворошилов завидовал его реформам. Тухачевский вспомнил