Надежда Попова - По делам их

Город с трудом успокоился спустя неделю, хотя тема для всех разговоров по-прежнему была преимущественно одна, вслед майстеру инквизитору по-прежнему смотрели, шепчась, а по улицам то и дело расхаживали вояки имперской гвардии.

И вся эта суета прошла мимо лишь одних людей в Кельне: зондергруппы во главе с хмурым, как ночь, шарфюрером. Ни на что не надеясь, ничего не ожидая, он снова и снова прочесывал катакомбы, обшаривал улицы, понимая при том, как и сам Курт, что найти безликого по имени Мельхиор в пределах города — мысль безумная. Запертые круглые сутки ворота явно не остановили его, если он вздумал уйти, а перепутанные улицы, бесчисленные дома и домики укроют кого угодно, не только чародея невероятной, немыслимой силы, сталкиваться с которой еще не приходилось…

— О чем твои мысли? — повторил наставник, и Курт, встряхнувшись, снова обернулся к духовнику. — Что есть еще, о чем не было тобою сказано?

— Да, — согласился он, наконец. — Есть еще одно. Я не упомянул об этом ни в одном отчете — не знаю, стоит ли оно того, ведь это всего только мои предположения, не более. Если вы скажете сейчас, что я должен это сделать, я так и поступлю.

— Я слушаю тебя, — подбодрил его наставник, когда он умолк снова.

— Имя того, безликого, — пояснил Курт тихо. — Вот что меня настораживает. Человек, с которым я столкнулся на своем прошлом дознании, из-за которого я прячу руки и, бывает, просыпаюсь в кошмарах — он ведь тоже был довольно… в некоторых отношениях… сильным чародеем. Я тогда просто подвернулся ему под руку, ему был нужен просто один из следователей, чтобы подставить его под убийство членов баронской семьи и тем самым опорочить саму Конгрегацию. Как ни посмотри на это — но это заговор. В самом мерзостном смысле. Мне повезло, и я выкрутился…

— Ты "выкрутился", — возразил наставник, — потому что достоин звания, которое носишь.

— Неважно, отец. Главное в том, что у него почти ничего не вышло. "Почти" — ибо слухи все равно разошлись, неприятные слухи о следователе, который пренебрег добросовестностью в работе и стал виновником гибели людей. Можно ли произошедшее считать частью, началом большой войны с Конгрегацией? — Курт бросил взгляд на хмурое лицо наставника и вздохнул. — Теперь — то, что случилось в Кельне. Тот, кто был там, этот безликий — он тоже сильный. Сильнее, чем первый. Опаснее. Можно было бы предположить, что между собою они не связаны, что один — участник заговора, а другой просто пытался обезопасить себя знатными союзниками, лишь чтобы выжить, однако… Имена, отец. Первого звали Каспар. Ничего подозрительного — заурядное немецкое имя, non factum даже, что настоящее, и мне бы в голову не пришло заподозрить неладное, если бы не этот, второй. Мельхиор, она сказала. Каспар, Мельхиор… — он пристально посмотрел в глаза наставнику. — Означает ли это, что где-то есть и Бальтазар? Что они связаны? Что они — часть одной сети, которую плетет некто с целью уже не скомпрометировать, а — уничтожить Конгрегацию? Значит ли это, что я с первого своего дела ввязался во что-то нешуточное? Значат ли эти имена — библейские имена — что заговор против Конгрегации ведет тот, кто… — он запнулся на миг, но все же договорил: — тот, кто является сейчас ее самым непримиримым и сильным противником? Что Инквизиция на пороге теперь уже явной, не скрываемой войны с папским престолом? И Кельн… Я достаточно увидел, чтобы понять: когда в одном городе Конгрегация обосновывается с таким размахом, это неспроста. Огромный Друденхаус (в сравнении с другими городами), обер-инквизитор и два следователя… теперь уже три… штат охраны, курьеры, свои конюшни… Если распределить это на те города, где нас еще нет вообще, хватило бы на многие из них, но — мы этого не делаем. Значит, Кельн — негласная столица новой Конгрегации? Пробный камень… за пазухой? Это означает, что мы готовимся? Что я поторопил события, привлек внимание прежде времени? Все это приходило мне в голову еще до того, как явился папский посланник. Хорошо, что из Рима; и спасибо Его Высокопреосвященству. Хорошо, что Авиньон поленился вмешаться. Хорошо, что посланник застал уже пепелище; а если бы обвиняемые были еще живы — что произошло бы? В самом деле процесс продолжился бы — до победы, нашей или их? Скорее всего — так; верно? И когда-нибудь именно это и произойдет, и тогда уже, быть может, мы даже пойдем на конфликт нарочно, сами? Ведь к тому моменту и готовимся — когда все это можно, нужно будет завершить. Так?

Отец Бенедикт сидел молча, сгорбясь, и снова Курт подумал о том, насколько стар его духовный отец, насколько изможден и как близок к отдохновению, от которого уже не восстанет…

— Не понимаю, почему ты, — тихо вздохнул тот, наконец. — Сколько выпускников со способностями — хоть какими-то; а ввязался в это ты, не одаренный ничем, кроме стойкости и интуиции. Почему именно тебя просто-таки выносит на подобные дела?..

— Выходит, я прав? — уточнил Курт едва слышно, и наставник вздохнул снова.

— Господи Иисусе… Ты прав, мальчик мой, почти всецело; не прав лишь в одном — война уже началась. И — да, прав; то, что случилось в Кельне с твоей подачи, подхлестнуло события… Не пиши никаких добавлений к своим отчетам, — повелел духовник почти шепотом. — Те, кому положено это знать, знают все и без того. Что же до тебя — пойми, почему я по-прежнему настаиваю на том, чтобы следовательскую службу ты отринул. Ты уже дважды перешел им дорогу, и я боюсь за тебя; гибель любого из вас — удар по моему сердцу, а я опасаюсь, что ты… буду говорить открыто… что ты не переживешь этой войны. У тебя нет защиты перед теми, с кем приходится сталкиваться. Да, эта женщина была права: ты сильный. Ты способен выдержать — но лишь немногое, доведись повстречаться с кем-то схожим в одиночку, без помощи наших одаренных братьев — и ты…

— Могу погибнуть? — договорил Курт, когда наставник умолк. — Отец, я знаю это. Но разве не для того меня взращивали, чтобы я противостоял подобным людям?

— Аd impossibilia nemo obligatur[214], - возразил тот. — Не я. Для того ли я воспитывал всех вас… растил тебя десять лет, чтобы после потратить еще полчаса на панихиду?

— Мы ведь идеальны для службы в Конгрегации, — заметил он негромко. — Выпускники академии. Одинокие, без семьи, родителей, без всего того, что связывает человека с миром. Ведь и потому тоже сама идея святого Макария была так заманчива, разве я не прав?.. Каждый служит самозабвенно, и если один из нас погибнет, о нем некому будет страдать.

— Я страдаю — о каждом, — сухо откликнулся наставник. — У меня больше сотни детей, и несчастье каждого — это мое несчастье.

— Я знаю, отец, — улыбнулся он, тут же посерьезнев. — Но службы не оставлю. Разумеется, вы можете своей властью лишить меня моей должности, но я знаю, что вы не поступите так со мной. Я останусь там, где я есть, и пусть все будет, как будет. Кому суждено быть повешенным…

— По меньшей мере, будь осторожен впредь. Я не призываю тебя страшиться каждого куста или в каждом новом расследовании видеть нити большого заговора, однако же — следи за собой. И окружающими. А кому и что суждено… — духовник скосил на него пристальный взгляд, качнув головой, — этого не дано знать никому.

— Вы ведь теперь ждете, когда я перейду к главному, ведь так, отец? — спросил Курт уже напрямую. — Я же знаю, что вы знаете, что я об этом спрошу.

— Опять инквизируешь духовника, — заметил тот, теперь почти серьезно.

— Возможно, — не стал возражать он. — И вот — я спрашиваю о самом главном. Теперь, после всего того, что я уже наслушался и насмотрелся — теперь меня допустят во вторую библиотеку?

— Сомнения? — уточнил отец Бенедикт, и он решительно качнул головой:

— Нет. Ничто из узнанного и даже увиденного мной не поколебало меня ни в вере, ни в уверенности. Подозреваю ли я, что сказанное мне — правда? Да, подозреваю, что частью — именно так. Изменит ли это что-нибудь? Нет. Если Тот, Чьим именем я исполняю свое дело, лишь "один из", я все равно с Ним. Если… — Курт помедлил, все так же глядя духовнику в глаза, — если даже никогда бы не было Бога Иисуса Христа, даже если никогда не существовало бы человека Иисуса — это ничего не меняет. То, что мы делаем, касается справедливости как она есть и в своей сути неизменно.

— Он был, — коротко возразил наставник, и Курт кивнул.

— Тем лучше. И — тем более, я хочу знать больше, чем знаю. Ведь я заслужил это, не так ли?

— О да. Ты заслужил, — вздохнул тот. — Кроме того… Я горд своим воспитанником; говорю тебе это уже не в первый раз, помнишь?.. Так вот, мой мальчик, я горд и твоей рассудительностью, и твоей твердостью, однако же, я не хочу, чтобы сомнения, возможно, проявились в будущем. Это вторая причина, по которой — да, я впущу тебя во вторую библиотеку.