Дневник времён заразы - Яцек Пекара

и мог полагать, что именно честь, хоть и своеобразно понимаемая, отличает его от черни. С другой же стороны, он мог считать, что его не обязывает слово чести, данное, во-первых, под принуждением, а во-вторых, кому-то, кто был ниже его по сословию… Однако, с третьей стороны, он мог счесть, что лучше сдержать слово и не навлекать на себя гнев инквизиторов. Ибо мог он быть графом, опытным фехтовальщиком и отчаянным храбрецом, но у Святого Официума были длинные руки, а инквизиторы славились скорее неуступчивостью, чем сговорчивостью.

— Ну-ну, вы меня заинтересовали, мастер Маддердин. — Он широко улыбнулся. — Что же такое вы хотите так быстро вывезти из Вейльбурга? — Он сощурился и внимательно на меня посмотрел.

Внезапно он хлопнул в ладоши.

— Знаю! Это та девушка, что Касси у вас похитил, а вы её отбили, — воскликнул он, довольный собой.

— Склоняю голову перед догадливостью графа, — учтиво ответил я и был впечатлён тем, что фон Берг действительно был прекрасно осведомлён о причине беспорядков.

— Значит, вы хотите именно мне доверить прекрасную и юную девицу, — он особо выделил слово «мне». — Вот как…

— Девушка является собственностью Святого Официума, — равнодушно произнёс я, но был уверен, что он понял, что это действительно важное предложение. — Однако в городе ей угрожает опасность со многих сторон. Мы могли бы её защищать, но не хотим провоцировать новые столкновения. Поэтому я и подумал о графе и о том, не соизволит ли он помочь самой могущественной организации нашего мира.

— Хорошо сказано, — похвалил он меня. — Чего-то ещё вы захотите в обмен на защиту?

— Половина имущества останется у нас, — учтиво сказал я. — И будет выдана графу в тот момент, когда девушка благополучно доберётся до места. Я выпишу соответствующие официальные квитанции.

Он некоторое время смотрел на меня, а затем покачал головой.

— Что-то мне подсказывает, что независимо от судьбы девушки я никогда не увижу этой второй половины, — заявил он. — Но пусть будет по-вашему. И так половина лучше, чем ничего. А может, как-нибудь мне удастся у ваших начальников выторговать или отсудить мою собственность.

Что ж, графу было на удивление легко называть добро, награбленное в Обезьяньем Дворце, «собственностью». Но ведь в нашем договоре речь шла не только о награбленном добре или его половине, — ставкой в нём была просто жизнь самого фон Берга. Окружённый инквизиторами, он спокойно и безопасно выедет из Вейльбурга, а дальше, зная его, он, вероятно, справится уже сам.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ПЕЙЗАЖ ПОСЛЕ БУРИ

Как и предвидел фон Берг, беспорядки угасли не скоро. Сперва бои переместились из Обезьяньего Дворца в квартал доходных домов и на набережные, а затем жаждущая зрелищ толпа хлынула в сторону более богатых районов города. Против черни выставили не только городскую стражу, но и цеховые патрули, однако, прежде чем с этой напастью удалось совладать, кто-то, как то обычно и бывает во время войны и ширящегося хаоса, подпустил огня, и многие дома объяло пламя.

Слава Богу, в ту же ночь хлынул ливень, столь могучий, будто он не только хотел угасить бушующее пламя, не только остудить раскаленные докрасна головы, но и вовсе намеревался наслать на нас невиданный потоп. Видимо, небесам наскучило испепелять горожан солнечными лучами, и за все недели этого зноя они решили отыграться, на сей раз обрушив на нас фонтан ливня, столь плотный, что в нескольких шагах ничего не было видно. Думаю, именно этот дождь и спас Вейльбург от еще больших потерь, ибо он не только остановил пожары, но и умиротворил настроения, погасив волнения.

Однако это был еще далеко не конец. Войска князя-епископа, доселе довольствовавшиеся лишь строгим надзором за соблюдением карантина, теперь ринулись на город штурмом. И с великими и болезненными для себя потерями были отбиты горожанами, кои прекрасно осознавали, что месть Его Высокопреосвященства за смерть архидиакона может оказаться для Вейльбурга и его жителей смертельно суровой. И вот эта, уже настоящая война между епископом и Вейльбургом, должно быть, переполнила чашу горечи и чашу терпения имперских властей, ибо несколько дней спустя в город в качестве миротворцев вошли имперские войска, а вместе с ними вернулись и инквизиторы, что я сам приветствовал с огромным облегчением, ибо сыт был по горло бременем ответственности и принятием решений. Мучила меня и совесть за то, что втянул своих товарищей в битву, и сразу после нее я так говорил Людвигу Шону:

— Ты из-за меня лишился трех пальцев.

Людвиг широко улыбнулся и пренебрежительно махнул здоровой рукой.

— И впрямь, что за глупая потеря? Да еще и под самый конец нашего славного приключения! И жаль, что тебя не было и ты не видел, что я сотворил с тем, кто меня так «прооперировал», — ядовито рассмеялся Людвиг. — Но скажу тебе, Мордимер, — продолжил он уже серьезным тоном, — совсем недавно я осознал, что эти пальцы никогда не служили мне для чего-либо важного. Так что можно считать, потеря совсем невелика. Ибо скажи сам: разве тремя пальцами левой руки ты когда-либо делал что-то настолько существенное, чтобы их отсутствие изменило твою жизнь?

Вот такими они были парнями! Кровь от крови и кость от кости. Тем не менее я опасался, как бы участие в этой вейльбургской заварухе не сказалось дурно на их дальнейшей карьере в Святом Официуме, а потому в отчете, который мне пришлось составить (весьма длинном и подробном), я всячески приуменьшил их роль, взяв на себя полную ответственность за принятые решения. А затем, как я и ожидал, получил приказ явиться в Кобленц, назначение же в Вейльбург было временно приостановлено. Впрочем, я был уверен, что эта «временность» — лишь на краткий миг, и в Вейльбург я уже не вернусь, по крайней мере, в качестве инквизитора. Однако, прежде чем покинуть город, мне еще представился случай познакомиться с братом покойного Йонатана Баума.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

АПТЕКАРЬ КОРНЕЛИУС БАУМ

Корнелиус Баум был до того похож на своего брата, что, увидь я их стоящими рядом, непременно бы заключил, что они близкие родственники. Разница была лишь в том, что у Корнелиуса морщин было несколько больше, волосы тронуты сединой, взгляд острее, а уголки губ опущены, словно застывшие в неприязни к миру и его обитателям.

— Присаживайтесь, прошу вас, мастер инквизитор, — любезно пригласил он и указал мне на кресло, после чего сел напротив.

Голос старшего из братьев Баумов был почти обманчиво похож на голос младшего. Быть может, лишь немного более матовый и приглушенный, словно Корнелиусу в жизни пришлось