Путь на Балканы - Иван Валерьевич Оченков

задумался Будищев, и в глазах его мелькнули озорные огоньки. — Апельсин он, короче, сладкий, как будто девку любишь!

— Да иди ты! — у раненого округлились глаза. — Нешто так бывает?

— Вот тебе крест!

Проводив глазами озадаченного донельзя солдата, Дмитрий представил, как тот будет объяснять жандармам вкус апельсина, и на душе повеселело.

На следующий день в палату, где лежал Будищев, явились санитары с носилками и перенесли его в операционную на перевязку, хотя до сих пор их делали прямо на месте. Обычно так делали, когда раны внушали опасения, с тем чтобы вычистить их от нагноений и тому подобное. Однако на сей раз все было в порядке, просто вместо младшего ординатора его осматривал главврач, а помогала ему сестра Берг. Девушка быстро сняла старые бинты, и доктор склонился над своим пациентом.

— Что там, ваше высокоблагородие? — спросил унтер, устав от неизвестности.

— Против ожидания все просто замечательно! — улыбнулся Аристарх Яковлевич.

— Против ожидания?

— Именно так, обычно подобные ранения не заживают так быстро. Но у тебя, братец, отменное здоровье и…

— Крепкий иммунитет?

— Что?! Вообще-то это называется регенерацией, хотя для тебя, вероятно, разницы никакой. — Несколько удивленно хмыкнул Гиршовский, а затем обернулся к Гесе.

— Сестра, можете начинать перевязку.

— Простите, доктор, — снова прервал его Дмитрий. — Все хочу спросить, а почему вы раны карболкой обрабатываете, неужели получше ничего нет?

— Запах не нравится?

— Да запах полбеды, кожу ведь разъедает.

— И чем же, по-вашему, следует обрабатывать?

— Ну, не знаю, хоть йодом, что ли, или на худой конец спиртом. Я своим охотникам в случае ранений всегда так делал.

— Любопытно, и каков же результат? — в голосе врача сквозил неприкрытый скепсис.

— А вы сами попробуйте, — Будищев откинулся на стол, чувствуя себя разбитым. — Разбейте своих пациентов со схожими повреждениями на две группы и ведите статистику.

— Возможно, я так и сделаю, — усмехнулся Гиршовский. — Но сейчас нам надо поговорить о другом.

— Слушаю вас, доктор…

— Мой брат рассказал мне о вашем деле. Говоря по совести, я не могу одобрить подобной практики и в другой раз непременно отказался бы, но повышенное внимание к вам жандармов придает происходящему несколько иное значение. Не смотрите так на мадемуазель Берг. Я вполне ей доверяю, кроме того, успел убедиться, что вы прекрасно знаете ее имя и кто она вообще такая.

— Я вас внимательно слушаю.

— В общем, есть возможность, — не стал ходить вокруг да около старший Гиршовский, — отправить вас на излечение в Россию. На практике это будет означать, что вы вернетесь на место жительства, а по прошествии некоторого времени должны будете предстать перед врачебной комиссией. Поскольку врачи в ней будут не военные, а статские, то вас, скорее всего, отправят долечиваться домой, тем паче что я научу вас, что им говорить и как жаловаться. Таким образом вы сможете избавиться от военной службы, не получив при этом мешающего жить диагноза.

— Что для этого нужно?

— Ничего.

— Но…

— Я сказал, ничего! Ваши дела с моим братом меня не интересуют, тут уж разбирайтесь сами. Да-с!

— Спасибо, доктор.

— Не за что, — усмехнулся Аристарх Яковлевич. — Если у вас нет больше «гениальных предложений», то я, пожалуй, пойду.

— Предложений нет, а вот просьба есть.

— Да вы — наглец, — констатировал факт главврач, но без осуждения в голосе. — Ну, говорите, что же вы замолчали?

— Стыдно говорить, ваше высокоблагородие, но обовшивел я, как не знаю кто. Пока воевал, ухитрялся беречься от этой напасти, а в госпитале опрохвостился. Нельзя ли баню устроить, а то чего доброго тиф подхвачу.

— А тиф тут при чем?

— Так его же вши разносят!

— Так, это уже чересчур, милейший. Баня, конечно, дело хорошее, но в вашем состоянии абсолютно противопоказана. Вот окрепнете, тогда ради бога! А теперь мне пора, дела знаете ли.

Последние слова Гиршовский договорил уже с раздражением в голосе и вышел прочь, оставив Дмитрия наедине с сестрой милосердия.

Девушка тоже хотела выйти, чтобы позвать санитаров, но Будищев остановил ее.

— Геся, вы сшили себе платье?

— Что? — округлила глаза Геся, настолько неуместным показался ей этот вопрос.

— Я спрашиваю, сшили ли вы себе платье из той ткани, что я вам подарил?

— Ах, вот вы про что, — грустно покачала головой барышня. — Нет, мне было совершенно не до того. То есть я начала работу, но известие о гибели Николая совершенно уничтожило меня.

— А вот это напрасно. Вы еще молоды и найдете свое счастье.

— Боюсь, вы не понимаете, о чем говорите! Родных у меня нет. Община меня не примет. Я осталась совсем одна, и мне совершенно некуда идти. Моя жизнь кончена.

— А приезжайте к нам в Рыбинск! Ну, а что? Городок у нас славный, много купцов, а соответственно купчих и купеческих дочек. Наряжаться они любят ничуть не меньше парижанок, так что хорошая модистка или швея не останется без заработка.

— Вы это серьезно?

— Вполне. Или у вас другие планы?

— Нет у меня никаких планов. Аристарх Яковлевич был настолько добр ко мне, что взял в госпиталь совершенно без документов. Но война закончилась, и что делать дальше, я не знаю. А чем займетесь вы?

— Тоже не знаю. Крестьянин из меня вряд ли получится, так что попробую заняться чем-то другим. Руки-ноги на месте, голова работает, так что не пропаду.

— Мне бы вашу уверенность в себе.

— Хотите, одолжу? У меня ее на пятерых!

— Это уж точно! — улыбнулась Геся. — Ну, хорошо, я подумаю над вашим предложением. Однако сейчас вам нужно возвращаться в палату. Я пойду, позову санитаров.

Отправив странного пациента на место, девушка задумалась. В последнее время она жила больше по инерции, как набравший ход механизм, не чувствуя вкуса к жизни. Многие из окружающих ее людей пытались помочь ей пережить горе, но у них плохо получалось, ибо груз потери был столь велик, что казалось, вот-вот придавит ее своей тяжестью. Но только этому унтеру иногда удавалось расшевелить ее и почувствовать снова себя живой. И это было тем более удивительным, что она нисколько не обманывалась насчет его душевных качеств. Судя по рассказам Лиховцева, он был циником, легко способным солгать, обмануть или украсть, но вместе с тем, не задумываясь, рискнуть жизнью ради спасения товарища. Конечно, Алеша в своих рассказах всячески старался сгладить острые углы и приукрасить действительность, но врать он не умел совершенно, так что Геся без труда понимала все, что тот тщетно пытался недосказать.

Гиршовский не ошибся, говоря, что у Будищева отменное здоровье. Рана его быстро затягивалась, и скоро он уже смог вставать и даже понемногу ходить по палате. Жандармы больше