Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр

они, невзирая на возражения хозяина труппы, старого Шана, страстно желали пожениться, и после свадьбы шицзе Цуй сразу же покинула сцену. Люди незнающие думали, будто между ними царит супружеская любовь, гармония на словах и на деле. Однако все обстояло совершенно иначе. С того самого мига, как Ли Тяньяо впервые увидал шицзе Цуй, стало ясно: они совершенно друг другу не подходят, по всем знакам рождения они не совпадали. Шицзе Цуй также исполняла амплуа шэн, и на сцене они боролись за внимание зрителей, порой во вред самому представлению. И все же сцена пекинской оперы – это мир мужчин, шицзе Цуй всячески пыталась превзойти других актеров, стать мужчинам ровней, а Ли Тяньяо всячески ее принижал, упирая на то, что она женщина. Когда же они сходили со сцены, то боролись друг с другом еще ожесточеннее. Оба они соперничали за любовь как мужчин, так и женщин, как-то раз Ли Тяньяо соблазнил возлюбленную шицзе Цуй, а она в отместку сломала Ли Тяньяо нос, когда тот лежал в кровати какого-то богатенького клиента, подняв совсем уж неприличный шум. Все это, разумеется, были слухи. Шан Сижуй тогда был еще слишком мал, многого не понимал, к тому же о семейных неурядицах нельзя распространяться за пределами дома, и Шан Цзюйчжэнь запрещал своим актерам это обсуждать. Но вот то, что позже шицзе Цуй побилась об заклад с Ли Тяньяо и проиграла, было правдой. Шан Сижуй своими глазами видел, как шицзе Цуй со слезами в голосе на глазах у всех поклялась не выходить больше на сцену. Но тут Ли Тяньяо сказал ей: «Ты можешь торжественно поклясться, но вот стоит мне уйти, как ты опять полезешь на сцену. Или же ты станешь мне прислуживать, или будешь моей женой, только приглядывая за тобой, я смогу спать спокойно». Слезы на глазах шицзе Цуй тут же высохли, она указала на Ли Тяньяо и заявила: «Тетушка прямо сейчас выходит за тебя замуж, если ты не женишься, то ты ублюдок, а тетушка тебя до смерти замучает».

Молодежь «грушевого сада» отличают возвышенные стремления, и такая, казалось бы, немыслимая для простых людей история не получила особого распространения в театральной среде. Поговаривали, что нрав у шицзе Цуй слишком уж горячий, а Ли Тяньяо любит безобразничать по пустякам, так что для всех прочих актеров они представали эдакой несерьезной парочкой. Шан Сижуй помнил шицзе Цуй смутно, и то лишь потому, что она была одна из немногих актрис, что не стала наложницей богатого человека.

Ли Тяньяо без остановки жевал свинину, с гордостью рассказывая Шан Сижую о том, как дома он призвал шицзе Цуй к порядку, заставляет ее рожать одного ребенка за другим, никуда ходить ей не позволялось, и делать она ничего не могла. Подобные семейные дела нисколько не интересовали Шан Сижуя, он все фыркал да хмыкал в ответ, с головой уйдя в поедание мяса. А вот проститутки горячо интересовались этой темой. Сами они лишились возможности стать добропорядочными супругами, вот им и оставалось только надеяться, что они с другими, замужними, женщинами приходят в итоге к одному и тому же, просто разными путями. Все равно ничего хорошего женщин не ждет – нигде, и они подстрекали Ли Тяньяо, чтобы тот говорил еще. Ли Тяньяо перебрал и стал еще болтливее, разгулялся пуще прежнего, и Шан Сижуй совсем перестал обращать на него внимание. Позабытая им проститутка теперь пригодилась, она взяла щипцы, уселась рядом с Шан Сижуем и принялась жарить для него мясо.

И вот когда вся эта группка развратников наслаждалась жизнью, послышался гулкий грохот со стороны больших ворот, кто-то ступил на лодку, и та накренилась под его весом. Внутрь ворвался холодный ветер, погасив две красные свечи. Сцена эта поразительно напоминала появление благородного человека в «Трое храбрых и пятеро справедливых». Вошедший оказался женщиной, на руках она держала грудного младенца, от нее исходила сила и впечатляющая дерзость, и если бы она отрезала волосы и скинула юбки, то по виду ее не отличили бы от мужчины. Войдя, она без лишних слов подошла к Ли Тяньяо и стремительным движением руки отвесила ему затрещину. Обалдевший от удара Ли Тяньяо слегка прищурился, а разглядев, кто перед ним, пришел в ярость:

– Ты! Отвратительная баба! Совсем берега попутала!

Он засучил рукава, но не успел ударить в ответ, как женщина пронзительно завизжала:

– Гляди-ка, это я не посмею?! – И с этими словами высунула младенца в окно, тот повис прямо над рекой!

Одеяло, в которое его запеленали, слетело в воду, и под порывом ледяного ветра малыш задрыгал ручками и ножками, надрывно закричав.

Шан Сижуй, машинально разжевывая кусок мяса, в изумлении глядел на происходящее. Что уж говорить о Ли Тяньяо! Ноги его подкосились, и он шлепнулся на пол, лицо побелело как мел, так что он не мог вымолвить и слова. Женщина, которую поджидал успех, стоило ей только развернуть знамена, пинком швырнула Ли Тяньяо его же ботинки, валявшиеся на полу, и отдала приказ:

– Обувайся!

Валяющийся на полу Ли Тяньяо поспешно надел ботинки. Женщина вскинула подбородок:

– Пошел вперед! Домой!

Ли Тяньяо в точности как заключенный под конвоем двинулся вперед, повесив голову и не говоря ни слова. Он не посмел даже окликнуть Шан Сижуя, напрочь потеряв лицо. Женщина прожгла его свирепым взглядом, а затем поспешно сбросила с себя меховую жилетку и укутала в нее голосящего ребенка, после чего обернулась к Шан Сижую и проговорила с доброжелательным выражением на лице:

– Больше десяти лет не виделись! Ты так вырос, деточка. Оставайся в Нанкине еще на несколько дней, а? Как раз на Новый год придешь к нам на ужин.

Шан Сижуй только успел поклониться и назвать ее сестрицей Цуй, про себя же подумал: «Да ты швыряешься младенцами и избиваешь мужчин, думаешь еще, я осмелюсь прийти к вам на ужин?»

С уходом Ли Тяньяо лодчонка опустела, и Шан Сижуй не мог более оставаться там ни минуты, так что сам отправился в гостиницу отдохнуть. На сей раз он приехал в Нанкин, чтобы переждать бурю и развеяться, и потому никому не сказал о своей поездке, все было спланировано втайне и с большой осторожностью. Однако инцидент, произошедший с Ли Тяньяо, многие нашли забавным, не прошло и пары дней, как он разлетелся по всему Нанкину, и когда начинали расспрашивать о случившемся, разумеется, не обходилось без упоминания Шан-лаобаня. Шан-лаобань приехал в Нанкин издалека, разве мог он остаться незамеченным? На следующий же день у дверей гостиницы