Ольга Чигиринская - Ваше благородие

Господи, только бы не было случайной искры в поврежденной рации! Только бы не загорелось топливо!

Быстрее! Быстрее, шайт!

Откуда взялся этот пулеметчик? Почему именно в это окно он высунул рыло своей машинки, почему именно их избрал целью?

Рита, уже выбежавшая было на помощь, кинулась обратно в машину. Вертолет оторвался от земли, и Фатма закричала в отчаянии: ее бросали здесь! Бросали одну!

Она отложила пистолет и взяла гранату. Лучше подорваться на своей гранате, чем сгореть заживо.

Ближе всех к ней успел подбежать ефрейтор. Умирая, он цеплялся руками за полоз.

Фатма завыла от муки и отчаяния. Одна, одна, все погибли, и как больно!!! Почему-то ей показалось, что эти коммандос — последние на советской базе, и вертолетов прикрытия больше не существует, что она предана, брошена всеми!

Советские солдаты, ободренные огнем пулеметчика, приближались. Она уже видела одного совсем близко. Поняла, что он распознал в ней женщину. Прочла по губам: «Сука!»

Ближе!

Ближе…

Кольцо гранаты подалось неожиданно легко. Так же легко разжалась рука. Сквозь кружение алых пятен и гул в ушах донесся стук железа о железо.

Мучиться осталось не более пяти секунд. Это немного утешало. А главное — ни живой, ни мертвой ее больше не коснется мужчина.

Ни один.

Рита буквально вымела площадь огнем, и достала того ублюдка в окне — но что толку? Что толку, если мертвы коммандос и мертва Фатма?

Что там случилось — она попробовала отстреливаться и взорвался керосин? Или она сама взорвала гранату, дождавшись, пока советские солдаты подбегут поближе? Да какая разница… «Ворон» горит между бараками, содрогаясь от взрывов боезапаса. Погребальный костер для летчицы и двух советских солдат.

— Девочки, Сид, у нас все! — сказал командир группы «Тед». — Начинаем отход.

Тамара развернула машину к вертолетной стоянке, туда, где уже начинали крутиться лопасти транспортных «Ми-8» и «Ми-6». Несколько «дроздов» поднялись в воздух и под прикрытием ударных вертолетов полетели к югу. «Вороны» и «Кречеты» дождались, пока в воздух поднимутся «Ми», под завязку набитые пленными советскими летчиками. Два звена «Вдов» сделали широкий круг над вертолетной стоянкой, где ахнуло, блеснуло и заполыхало — взорвались штурмовики и транспортники, заминированные коммандос из качинского спецотряда.

Колонну грузовиков с пехотой, несущихся на пожар, Рахиль даже поленилась расстрелять как следует. Она дала очередь из пушки, но не стала делать контрольный заход. В конце концов, сзади еще ведомый, да и не такое уж это увлекательное занятие — расстреливать из вертолета пехтуру. И, как показала история с Фатмой, не такое уж безопасное.

Странное дело, когда они только начали, ей казалось, что она может заниматься этим бесконечно, что сколько бы фигурок в пятнистом камуфляже или выгоревшем хаки ни полегло под огнем ее пушки — ей все будет мало. Наверное, она просто слишком устала. Так устала, что даже неутихающая боль уже не может подпитывать ненависть. Все, перегорело. Она сыта кровью советских солдат. Но синяки и ссадины ноют по-прежнему. Это несправедливо. Зачем существует месть, если она не приносит облегчения?

Эти мысли не успели как следует оформиться — их вымело из головы волной животного ужаса.

Точки на светлеющем горизонте могли быть только советскими истребителями.

В последний раз сходное состояние Рахиль испытала совсем недавно — вот только что она была офицером, штабс-капитаном авиации, богиней небес, а через пять минут стала просто жалкой беспомощной бабой в руках четырех озверевших от спирта и вседозволенности мужиков — которые тоже поначалу были довольно милыми парнями, кто же знал, что так получится, ах…

Всплыла виденная недавно в одном из военных журналов реклама: МИ-24 с подписью: «Может, для вас это и вертолет, а для „Стингера“ это — сидячая утка». Вот теперь она, Рахиль Левкович — жалкая сидячая утка для советских истребителей. Нам обещали прикрытие из «Ястребов»! Где оно, факимада?

Фф-ух, вот оно, слава Богу — ребята держались на высоте, мне сверху видно все — ты так и знай… Рахиль не интересовало, сколько их против МиГов, ей хотелось только одного — бежать, драпать во все лопатки, и поскорее встать ногами на землю…

— Жаль, что сбили Фатму, — сказала Тамара. — Жаль, что ее, а не меня.

— Не мели ерунды, а то как тресну по башке, — пригрозила Рахиль. — Какого черта? Выпей еще.

— Я больше не хочу.

— А я тебя не спрашиваю, хочешь ты или нет. Сидит тут, сигим-са-фак, и грызет себя за то, что жива осталась. Не хочешь жить — дождись следующего вылета и грохни машину, камикадзе. Если сумеешь Риту уговорить.

— Иди в задницу.

— Сама туда иди! — Рахиль глотнула еще пива. — Коммандос надираются, как сапожники. Вот бы нам так. Но нельзя. Пилотам за-пре-ще-но… О, вот Женька Бурцев идет…

Тамара развернулась и оказалась лицом к лицу со знакомым офицером из коммандос. Знакомым? А где она его видала?

Ночью, возле клуба — вот, где. Поручик Бурцев…

— Поздравляю с удачным вылетом, — сказал Бурцев.

— Спасибо, — сказала Тамара. — Правда, у нас тут немножко поминки.

— У нас тоже. Пятеро ребят — вместе с вашей летчицей… Еще семнадцать человек — во время боя за аэродром.

— Фатма Фаттахова — вы ее помните?

— Такая полненькая, с красивой косой? — Бурцеву как-то неловко было вспоминать, что погибшую летчицу он видел только голой, и поэтому лицо ему запомнилось слабо…

Рахиль незаметно растворилась в другой компании.

— И еще два экипажа. Розы Циммерман и Марины Клюевой.

— Мне очень жаль.

— Войны без потерь не бывает. У «Гусар» — шестеро, и двое раненых.

— Женщины не должны так погибать.

— Никто не должен.

Бурцев кивнул.

— Чем вы занимались бы, если бы не стали пилотом? — спросил он через полминуты.

— Не знаю. Мама хотела, чтобы я стала прислугой. Представляете меня в фартучке и с наколкой?

— С трудом, — улыбнулся Бурцев.

— А вы? Если бы не пошли в коммандос?

— Не знаю… Я — человек, испорченный высшим образованием. Учился в Ковентри… Наверное, смог бы устроиться учителем математики. И гимнастики — as a moonlightning…

«На меня западают интеллигентные мужики» — в том, что Бурцев «запал», сомнений не было. Вел он себя более чем сдержанно, но флюиды, которые исходят от «запавшего» мужика, ни с чем не спутаешь. Правда, майора Колыванова вряд ли можно было назвать интеллигентом…

— Я ненавидела математику и логику в реальном, — призналась она. — И в летном тоже.

— Значит, у вас были плохие учителя. — Бурцев смял одноразовую тарелку и бросил ее в мусорную корзину. — Математика дисциплинирует разум.

— У нас в реальном висел портрет Ломоносова с надписью: «Математику уж затем учить надо, что она ум в порядок приводит».

— Так оно и есть.

— Я знаю одного человека, который говорил, что всех гуманитариев нужно в обязательном порядке заставить изучать математику и физику.

Бурцев кивнул.

— Это избавляет от волюнтаристских иллюзий, — подтвердил он. — Многим гуманитариям свойственно думать, будто всем станет темно, если они закроют глаза.

— Арт… тот человек примерно так же говорил.

— Ваш… друг? — поручик не привык вилять, сразу брал быка за рога.

— Мой муж, — она напряглась.

— Кто он?

«Мертвец», — от этого слова, хоть и не сказанного вслух, все внутри скорчилось и почернело. Среди всего полка «Вдов» она — настоящая вдова.

— Он офицер… Был офицером.

Бурцев потупил глаза. Прошедшее время с позавчерашнего дня перестало означать, что человек вышел в отставку.

— Пилот?

— Пехотинец. Из егерей-корниловцев.

— Вы получили «Кей-ай-эй»?

— Нет

— Тогда еще не все потеряно. — Особого оптимизма в его лице не было.

— Я надеюсь, — соврала она.

— Я… только хочу сказать… — Бурцев опустил глаза. — Что если… будет совсем плохо… Сегодня или когда-нибудь еще… Вы можете на меня рассчитывать. Во всем. Если я буду жив, конечно. Я понимаю, что сейчас это может выглядеть, как будто я влезаю в… чьи-то ботинки… Поэтому больше ничего не говорю… Кроме того, что я приду… Когда вы позовете.

— Последние новости! — откуда-то с порога закричал один из офицеров. В руке он держал пухлую пачку каких-то листов… Газет?

— Свежий «Русский Курьер», ребята! Дамы и господа!

К нему кинулись, газета пошла по рукам…

— Лучниковская портянка, — процедила Тамара.

— Лучниковская-не лучниковская, — Бурцев взял низкий старт, — а пока что это единственная газета на весь Крым… — он бросился в толпу, разрывающую «Курьер» по листику.