Барон фон дер Зайцев – 2 - Андрей Готлибович Шопперт

жив? — нет, не эти слова. Интонация эта. Чего-то на немецком каркающем каркает учитель Иоганновский. Однако руку суёт, пришлось ухватиться за руку тюфянчее и встать на колени.

— Барбарбия керкуду!

— Чего? Ты бусурманин по-нашему, по-человечески, по-русски, говори.

— Говорить ты — brauchbar (полезный), — Мартин учит латыни и греческому Иоганна, а от того потихоньку русский перенимает. Чуть начал балакать.

— Сам ты браух, сам ты бар. Чего литвины-то?

Монашек бывший ткнул мечом в болотце за спиною у тюфянчея. Самсон всем корпусом поворотился, шея чего-то не ворочалась. Там лошадь с пропоротым пузом биться продолжала, а всадник стоял на коленях по пояс в воде и головой крутил, в руках оружия нет. Рожа вся в крови и орёт ещё. Крутит и орёт. То ли на помощь зовёт, то ли зовёт на помощь. А некого звать-то.

— Алес, говорить. Гешторбен, говорить. Труп, говорить. Этот один говорить.

— Ты, Мартин брось говорить, ты делай. Добей болезного, слышишь орёт? Больно ему. Добей. Ферштейн. Гешторбен. Алес. Я бы сам, да мне тяжко. Видишь ног нет. Видишь?

Фон Бок мечом ткнул в орущего в болотце литвина.

— Töten?

— Во, во! Тотен мотен. Голова с плеч. Мечом в ливер. Тотен. Я не тотен. Я без ноген.

Мартин вздохнул, перехватил меч, дошагал до края болотца. Потом переложил меч в левую руку и перекрестился. Долго так вдумчиво. Трижды.

Бамс. Бабамс. Конь попробовал встать на ноги, и орущий литвин заткнулся и попытался за гриву коня уцепиться, но промахнулся, чуть не дотянулся и упал мордой в болото. А конь на подгибающихся ногах не удержался, заржал особенно жалобно, совсем уж не по-человечьи, и свалился назад в воду, грязь и тину. И придавил при этом литвина — хозяина своего бывшего.

— Вот, что крест животворящий делает! Не пришлось брать грех на душу, — теперь расстрига активнее начал креститься, благодаря Господа.

Событие двенадцатое

Спать легли однажды дети —

Окна все затемнены.

А проснулись на рассвете —

В окнах свет — и нет войны!

Стих есть такой у Михалкова.

Нет в том стихотворении, как мачеха бьётся головой о мёртвого Киселя. Там сразу слава героям, что лежат в земле сырой. А тут? Теперь у них на руках не только труп Генриха, вот один из его кутилье мёртв. Петерс — слуга Юргена фон Кессельхута тоже мёртв, второй кутилье вроде жив, но стонет и в сознание не приходит. Нет в том стихотворении и того, как Отто Хольте ходит и лошадей раненых плачущих добивает, а фон Бок, как истинный тевтонец, обходит славян — они же литвины, и их добивает. Да теперь у них ещё и Юрген мёртвый.

— Как думаешь, Отто, что там с гробом, с пушкой, с доспехами? — не, не жадность в Иване Фёдоровиче проснулась, и даже не рачительность. Он как раз подумал в первую очередь о Генрихе фон Лаутенберге. Дяде. Хоронить ведь надо. Про доспехи, это ход такой придумал, чтобы растормошить впавшего в транс, после того как семь лошадей к их лошадиному богу отправил, управляющего. Плевать старому воину, наверное, на труп барона, а вот доспехи…

— Бу-бу-бу, — Отто сидел с закрытыми глазами и на доспехи даже не среагировал.

— Это ведь речушка, насколько я понимаю, из озера вытекает и в Аа впадает. То есть, где-то в трех — четырёх сотнях метров отсюда мост есть. А за ним в километре Кеммерн начинается.

— Бу-бу-бу, — ответил управляющий.

— Блин! — Иоганн себя по лбу стукнул. Понял, что по-русски говорит.

— Отто, мы рядом с Кеммерном, нужно мне, наверное, за помощью сбегать.

— Бу-бу-бу.

— Блин. Люди-то на том берегу…

— Бу-бу-бу.

— Значит, сами. Вон тут лошадей сколько, погрузим наших на лошадей, а с этих доспехи снимем…

— Бу… Да, нужно лошадей собрать. Иоганн, я посижу пару минут, помолюсь и начну лошадей ловить, а ты бы прогулялся до моста, посмотрел, есть туда дорога или тропинка. Я в этих местах и не бывал никогда. Это не наши земли. Наши как раз до этой речушки. Нериня называется.

Посидит он. А то сам пацан не устал. Он бы не просто посидел… да, он бы и полежал. Дождь? Пофиг. Даже хорошо. Прохладненький. Чистенький. Лежи себе и думай о бренности…

— Иоганн, дай мне копьё. И стрелы вырви, какие получится, сначала из литвинов, — в другую совсем сторону направил его Самсон Изотов.

— Зачем? — пацан, шатаясь прошёл до копья… м… до лыцаря, из шеи которого оно торчало.

— Зачем⁈ А затем, что вдруг это не последние. А нам и обороняться нечем.

— Да, как так-то⁈ Хватит. Ну, пожалуйста!

А в ответ тишина. Он вчера… Устали они. А он не устал⁈ Иоганн потянул за древко, труп дёрнулся. Пацан отскочил. Потребовалась минута целая, чтобы убедить себя, что литвин мёртв, а это так остаточные сокращения какие-то.

В общем, через полчаса, когда дождь, наконец, кончился, Иоганн пошёл на разведку. За это время он вырвал из ворогов семь стрел. Две сломал, две наконечник решили литвинам оставить, а вот три были пригодны, наверное, для повторного применения. Он их даже в речушке сполоснул перед тем, как фон Боку отдать.

Отто как раз намолился, фон Бок отдышался, а Самсон отругался, и все они занялись ловлей лошадей и сбором трофеев, а парень двинул вдоль речушки вверх по течению. Троп не было. Дорог тоже. Но с другой стороны и буреломов особых тоже не было. Нормальный для этих мест редкий сосновый лес с ещё более редкими кустами всякими. Можно пройти лошадей ведя в поводу. Верхом сложнее, ветви будут мешать, но в принципе не критично, чуть кривей дорога получится, чтобы тюфянчея вывезти.

Мосток был. Тот самый, который они не так давно ремонтировали. Стоит себе, лучится счастьем свежей светло-жёлтой древесины. Иоганн даже перешёл на ту сторону, на «СВОЮ» землю. Ничего. Никаких трепетов. Усталость, вот всё, что чувствуется.

Вернулся он к месту побоища. А там суета и бряканье. Отто и фон Бок с помощью Самсона Изотова избавляют семнадцать литвин и троих наших от доспехов. При этом женщины не сидят в сторонке, тоже делом заняты. Ну, так себе дело. Они обмывают в речушке тело Киселя от крови. Раздели его по пояс и оторванной от какого-то плаща литвинского коричневого с чела Юргена и с шеи, разрубленной, его кровь смывают.

— Можно пройти. Тропинки или