Я – Товарищ Сталин 3 - Андрей Цуцаев

в книге «История самураев», между страницами которой лежала тонкая бумага с цифрами и кодовыми словами. Его мысли были о новом, тяжелом и опасном задании: «Москва требует планы генералов — Араки, Тодзио, планы Хироты. Но Кэмпэйтай дышит в затылок. Если меня поймают, то мне конец, а сестра в Осаке, больная, останется одна». Кэндзи, сын рыбаков с Хоккайдо, стал коммунистом в университете, вдохновлённый идеями равенства, но его любовь к Японии — её морю, храмам, вишнёвым деревьям, запаху жареных каштанов на улицах — разрывала его душу. Он пробормотал, глядя на снег, падающий за сёдзи:

— Японию губит милитаризм, но это мой дом. Как спасти его, не предав?

Кэндзи надел серый пиджак, потёртую фетровую шляпу и вышел на улицу. Улицы Асакусы, узкие и извилистые, были заполнены жизнью: старуха в тёмном кимоно, с корзиной репы и моркови, торговалась с продавцом риса, её голос был хриплым, но настойчивым:

— Две йены за кило? Таро-сан, ты меня грабишь! В прошлом году было дешевле!

Таро, торговец лет пятидесяти, с красными от холода щеками и добродушной улыбкой, ответил с лёгкой насмешкой:

— Бабушка, война в Маньчжурии, всё дорожает! Бери за две, или иди к Хироси, он ещё хуже!

Кэндзи, проходя мимо, улыбнулся. На соседней улице рикша, молодой парень лет двадцати, с обветренным лицом и потёртым шарфом, крикнул звонким голосом:

— Эй, господин, до Гиндзы за пять сен! Я самый быстрый в Токио, клянусь! Кэндзи покачал головой. Он свернул в переулок, где пахло жареной рыбой, а старушка, продающая онигири, напевала старую песню о сакуре, её голос дрожал от холода:

— Сакура цветет, но сердце тоскует…

Кэндзи, купив онигири, завернутый в водоросли, кивнул ей:

— Спасибо, Мицу-сан. Ваши онигири такие же как дома, на Хоккайдо.

Морщинистое лицо Мицу осветилось улыбкой:

— Кэндзи-сан, ты всегда знаешь, как согреть старуху добрым словом! Приходи завтра, добавлю рыбы!

В редакции «Асахи Симбун», Кэндзи писал статьи о торговле с Китаем, но его настоящая работа заключалась в другом: подслушивание разговоров клерков, сбор слухов в чайных, где офицеры пили сакэ и спорили о политике. Он часто общался и с многими военными и разного ранга политиками, как корреспондент.

Его стол, заваленный газетами, корректурами и пустыми чашками, стоял у окна, откуда открывался вид на Гиндзу, где мигали неоновые вывески, рекламируя сигареты, мыло и модные шляпы. Редактор, Сато, толстый мужчина в мятом костюме, с сигарой во рту, крикнул через комнату:

— Ямада, твоя статья о Маньчжурии — скучная как сонная рыба! Добавь туда огня и щепотку перца, или читатели умрут от скуки!

Кэндзи, улыбнувшись, ответил:

— Сато-сан, если я добавлю огня, Кэмпэйтай придёт за мной в нашу редакцию.

Сато, смеясь, хлопнул по столу, его сигара выпустила клуб дыма:

— Ха, Кэндзи, ты слишком осторожен! Пиши смелее, или я поручу тебе писать про моду!

Кэндзи подумал: «Если бы ты знал, Сато, какие горячие статьи я пишу для Москвы». Он вернулся к рабочей статье, но его уши ловили обрывки разговоров двух клерков за соседним столом. Один, молодой, с тонкими усиками, шепнул:

— Слышал, Хирота вчера спорил с Тодзио. Генералы хотят забрать Монголию, но Хирота боится русских.

Другой, постарше, ответил:

— Пусть спорят. Если начнётся война, нам, простым клеркам, не жить.

Кэндзи, делая пометку в блокноте, подумал: «Монголия. Это может быть полезным для Москвы».

Сегодня Кэндзи должен был встретиться с Хидео Такэдой, сорокалетним клерком в министерстве иностранных дел, близким к Хироте Коки. В чайной у реки Сумида, где деревянные стены были украшены каллиграфией, а запах риса, мисо, угля и сакэ висел в воздухе, Кэндзи сел напротив Такэды, и после вопросах о семье, доме, родных, принятых по японскому этикету, перешел к делу:

— Хидео-сан, говорят, что генералы спорят. Араки хочет Владивосток, Тодзио — Пекин. А что думает Хирота?

Такэда, потягивая маття из глиняной чашки, сидел напрягшись. Его глаза бегали, голос был тихим, с ноткой страха, он произнес почти шёпотом:

— Кэндзи-сан, ты лезешь в самое пекло. Араки думает о русских, говорит, Владивосток — это их слабое место. Тодзио хочет Китай, Пекин, Шанхай, взять как можно больше. Хирота пытается их утихомирить, но армия сейчас как буря, их не остановить. Но если Кэмпэйтай услышит, что я тебе это сказал, то мне конец.

Кэндзи, улыбнулся, он говорил спокойным голосом, стараясь больше шутить, чтобы успокоить его:

— Хидео-сан, я просто любопытный журналист. Но если армия двинется на СССР, то разразится очень большая война. Русские просто так не сдадутся. Ты сам видел какие-нибудь документы? Может слышал имена, даты?

Руки Такэды задрожали, пот стекал по вискам, голос стал ещё тише:

— Я видел бумаги. Армия готовит планы на Монголию и Владивосток. Хирота боится русских, хочет переговоров, но генералы его не слушают. Кэндзи, не спрашивай меня больше, умоляю. Если они узнают, моя семья…

Кэндзи подумал: «Монголия, Владивосток. Это точно ценная информация для Москвы». Он улыбнулся:

— Хидео-сан, не волнуйся ты так. Просто любопытство, не буду же я об этом писать в газете. Чай прекрасен, как всегда. Спасибо, что нашёл время для нашей встречи.

Такэда, вытирая пот со лба, пробормотал:

— Кэндзи-сан, ты слишком любопытен. Будь осторожен, Токио сегодня — это не место для острых вопросов.

Вечером Кэндзи встретился с Таро Сайто, сорокалетним агентом, так же работающим на Москву. Сайто скрывался под видом уличного художника, рисующего пейзажи в парке Уэно. Парк был тихим, вишнёвые деревья, покрытые инеем, стояли в сумерках, их ветви слегка качались на холодном ветру, пропахшем благовониями из соседнего храма и дымом от жаровен уличных торговцев. Тусклый свет бумажных фонарей отбрасывал мягкие жёлтые пятна на снег, а колокола храма изредка звенели, их глубокий гул плыл над деревьями, смешиваясь с далёким звоном трамваев и обрывками мелодии сямисэна, доносившейся издалека. Таро, в потёртом кимоно тёмно-синего цвета, с шерстяным шарфом, прикрывающим подбородок, сидел у мольберта, рисуя заснеженные вишни, его движения кистью были плавными, но глаза, острые и внимательные, скользили по парку, проверяя, нет ли рядом лишних ушей. Рядом лежала коробка с красками, где под тюбиками прятались шифры и свёрнутые иены. Кэндзи, подойдя, остановился у мольберта, притворяясь, что любуется картиной:

— Таро-сан, твои вишни — как стихи Басё, чувствуют душу зимы. Москва передала что-нибудь новенькое?

Таро, мазнув кистью по холсту, добавил красный штрих к ветке сакуры:

— Кэндзи-сан, ты всегда начинаешь с поэзии, будто пишешь для «Асахи» хайку, а не репортерские заметки. Москва голодна