Зауряд-врач - Анатолий Федорович Дроздов

Ознакомительный фрагмент

Заканчиваем перекур, моем руки и идем продолжать. Пошли торакальные[16]. С ними легче. Ранения в грудь выглядят страшно, но заживают лучше. Главное усечь поврежденные ткани. Здоровые не пустят к себе микробы и, следовательно, затянутся. Режу, стягиваю, зашиваю. Замечаю, как на столе появляются зажженные лампы — их кто-то принес. Уже вечер?

— Валериан Витольдович, нужно сделать перерыв, — говорит Леокадия. — Мы все устали и не ели с утра. Раненые подождут, с тяжелыми мы закончили.

— Хорошо! — киваю. Она права.

Снимаем халаты, моем руки и идем в столовую. Санитар в белой куртке ставит на стол тарелки. Приносит графин с водкой и чарки. Наливаю себе и Леокадии. Она кивает в ответ на вопросительный взгляд. Эмансипе…

— И нам!

К нам подсаживаются Карлович с Акимовичем. Не заметил, как они появились. Санитар приносит тарелки и чарки. Наливаю в них водку. Выпиваем и набрасываемся на еду. Вкуса не чувствую, ем механически. Тарелки пустеют. Карлович лезет в карман мундира и достает серебряный портсигар. Угощает всех папиросами. Курим.

— Шесть ампутаций провел! — говорит Карлович. — Еще семь ран обработал. Даст бог, сохраним людям конечности. Никогда так много не оперировал. А мне пятьдесят! — поднимает палец. — Хорош старик, а!

Довольно смеется. Пятьдесят… Я в сорок пять поймал мину. Стариком себя не ощущал, собирался выйти на пенсию и работать в медицинском центре. Уже договориться успел… Здесь другие представления о возрасте.

— А у вас, Валериан Витольдович?

— Не считал.

— Я считала, — вмешивается Леокадия. — Пять абдоминальных операций и девять торакальных.

— Сколько?!.

— Валериан Витольдович работает очень быстро. Едва успеваю ассистировать.

— А как же наркоз? На него нужно время.

— Его делали в коридоре. Я попросила Михаила Александровича помочь. Он в этом понимает.

Так это Леокадия организовала? А я удивлялся, что раненые на стол поступают подготовленными. Умница!

Говорю это вслух. Леокадия краснеет.

— А вы как думали? — улыбается Карлович. — Думаете, легко зачислить женщину в лазарет? Сколько мне наговорили! Намекали: о любовнице хлопочу. Не смущайтесь, Леокадия Григорьевна, было. Но я настоял. И вот результат. Михаил Александрович тоже молодец. Надо привлекать его к операциям, он интересовался.

Михаил Александрович, в девичестве Мойша Исраэлевич — мобилизованный дантист. Зауряд-врач. Молодой, чернявый, носатый еврей из выкрестов. Перешел в православие ради поступления в университет. Притворно, как я думаю. Для иудеев в университетах квоты, он нашел лазейку. Ушлый народ! Пусть. Анестезиолог из него хороший. Думаете легко усыпить раненого эфиром? Он же в нервном напряжении. Не дай бог, очнется на операционном столе! Болевой шок в таком случае гарантирован. У нас не очнулись.

— Ну, что, коллеги? — говорит Карлович. — Потрудимся еще? Понимаю, что устали, но нужно.

Встаем. Карлович прав. Раненые в коридорах лежат…

* * *

Назавтра пришли повозки и забрали раненых. Неподалеку Молодечно, а там — железнодорожная станция. Раненых везут в Минск и Могилев, где развернуты госпитали. Возможно, дальше — Россия большая. Увезли тех, кого можно, тяжелые остались. «Мои» живы. Выглядят неплохо, все в сознании. Карлович удивлен, но виду не показывает. Я тоже молчу. Зачем пенять хорошему человеку? Такого начальника, как Карлович, поискать. К подчиненным относится уважительно, другой бы орал. Видели мы… Тайком от начальника «подпитываю» прооперированных излучением, причем, всех — своих и его. Замечаю, что это дается легче, сил словно прибавилось. Это хорошо.

Работаем. Раненые продолжают прибывать. Часть приходит самостоятельно, некоторые — с оружием. Кульчицкий отбирает винтовки и гранаты.

— Нанесли бонб! — ругается в коридоре. — Еще лазарет подорвут!

Оружие он складывает в кладовой. Раненые подавлены. Говорят, что «герман жмет», и фронт может не устоять. Оперируем. Ранения большей частью от шрапнели, много слепых ран. Разрезаю, достаю пули и клочки материи, иссекаю поврежденные ткани, бинтую. Карлович занимается тем же. Едва убедил его не зашивать раны, наоборот, расширять для оттока гноя.

— Огнестрельное ранение стерильно! — убеждает он. — Если не слепое, конечно.

Заблуждение этого времени. И у нас было. Скольких жизней стоило!

— Пуля пробивает мундиры и заносит в рану грязь, — говорю ему. — А еще нитки и клочки одежды. Не все удается удалить. Нельзя шить! Надо оставить для дренажа.

Прислушался, заодно ускорили обработку. К полудню раненые кончились, новые перестали приходить. И канонада стихла.

— Не дай бог, немцы прорвались! — говорит Карлович, его это тревожит.

— Попадем в плен? — спрашиваю.

— Хуже! — морщится он. — Помните Новоселки?

Кручу головой.

— Ах, да, память не восстановилась, — кивает он. — Хорошо, что университет не забыли. Эта история прогремела. В Новоселках стоял лазарет Красного Креста. Наступая, немцы его захватили. Раненых и персонал закололи штыками, сестер перед этим изнасиловали. Наши отбили Новоселки через несколько часов, поэтому и узнали.

Знакомый почерк. Не Гитлер создал в Германии нацизм, он имелся и до него. Лагеря смерти для русских военнопленных появились еще в Первую Мировую. В Великую Отечественную пилоты Люфтваффе рьяно бомбили санитарные поезда и машины, артиллерия стреляла по госпиталям. Медсанбаты, выбирая место расположения, первым делом думали о маскировке, потому что «просвещенные» европейцы убивали раненых и медицинский персонал с садистским восторгом. Через поколение их потомки будут учить нас гуманности…

— Кто бы мог подумать? — вздыхает надворный советник. — Культурная нация — Гейне, Вагнер… И такое зверство!

Знаем мы их «культуру»! Нахлебались.

— Даст бог, пронесет…

Не срослось. Во второй половине дня к лазарету прискакал солдат — на лошади без седла. Без фуражки, глаза безумные. Мы как раз с Карловичем были во дворе.

— Бегите! — закричал солдат. — Немцы идут!

— Где? Далеко? — попытался узнать я.

— Там! — указал он за спину и унесся.

Я глянул на Карловича. Лицо его посерело.

— Валериан Витольдович, уходите! — выдохнул он. — Берите персонал, ходячих больных и прячьтесь в лесу. Дай бог, удастся.

— А вы?

— Остаюсь с тяжелоранеными. Я врач.

— Я тоже.

— Зачем вам умирать? А я стар.

— Поздно, — сказал я, указывая рукой. Из леса на другой стороне луга выезжали всадники. Хорошо были видны серые мундиры. В русской армии они цветные или защитные.

— Пропали! — выдохнули за спиной.

Я обернулся — Кульчицкий. Лицо белое. Решение пришло мгновенно.

— Твои люди могут стрелять?

— Нет, ваше благородие! — замотал он головой. — Их этому не учили. Санитары.

— Слушай меня! Ворота запереть на замок! Подогнать к ним телеги без лошадей — вон несколько стоит. Все оружие, что принесли раненые, туда!

Смотрит на меня изумленно.

— Живо! Бегом марш!

Кульчицкий испарился.

— Валериан Витольдович! Что вы задумали? — забеспокоился надворный советник.

— Николай Карлович, идите в лазарет! Прикажите оттащить койки от окон. Раненые могут пострадать от осколков стекла. Все спрятаться за глухими стенами. И молиться.

Бегу в бывший бальный зал. Здесь уже суета — узнали.

— Слушай меня,