Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста - Полосухин Порфирий Порфирьевич

Набрав скорость, самолет стал подниматься. Все круче и круче. Он принял вертикальное положение, а затем оказался вверх колесами. В то же мгновение Камнева отделилась от крыла, и мы увидели, как над нею раскрылся парашют.

Какое мастерство, хладнокровие и точность! Оставь Нина машину чуть раньше или позже, ей грозил бы удар о хвостовое оперение.

В ожидании своей очереди я стоял рядом со Стороженко и Зелинским. Ясное с утра небо постепенно закрывалось облаками, и мы переговаривались о том, что прыгать с 3000 метров вряд ли удастся. И, действительно, нам передали об изменении задания: мы должны были выбрасываться с вдвое меньшей высоты. В это время внимание всех присутствовавших на аэродроме привлек необыкновенно смелый экспериментальный, я бы даже сказал трюковой, прыжок Кайтанова. Отделившись от самолета, он раскрыл запасной парашют и некоторое время спускался нормально, но затем с помощью специального замка отсоединил его. Парашют отлетел в сторону, а Кайтанов камнем понесся к земле. Создалось полное впечатление, что произошла авария. Но отважный спортсмен открыл основной купол и как ни в чем не бывало продолжал снижение.

Наконец дали команду вылететь и нам. Наши самолеты вырулили на старт, взлетели навстречу тучам, развернулись и пошли рядом на высоте 1500 метров. Справа, совсем близко, я видел сидящего в кабине Стороженко, слева - Зелинского. По сигналу моего летчика мы, наблюдая друг за другом, одновременно вылезли из кабин и приготовились к прыжку. Неожиданно оба самолета и земля исчезли из моих глаз. Меня окружил густой туман - машина вошла в облака. Пилот резко прибавил скорость, чтобы удалиться от соседей - групповой полет при отсутствии видимости опасен. Сильный поток воздуха обрушился на мое тело. Мне и до этого было не по себе. Теперь же самочувствие мое и вовсе оставляло желать лучшего. Изо всех сил, ломая ногти, цеплялся я за кабину. Летчик видел это, но не имел права сбавить скорость. Не в силах более держаться, я разжал руки…

Помню, что сначала, когда я летел вниз головой, не видя земли, моим единственным желанием было выдернуть вытяжное кольцо. Не могу объяснить, как мне удалось подавить это желание и заставить себя вспомнить о необходимости сделать затяжку. Я попытался вслух вести счет секундам. Но что это был за счет! Я словно строчил из пулемета и крикнул: «Десять!», хотя, вероятно, прошло не более 2 секунд.

Вдруг, пролетев облако, я увидел под собою аэродром, и волнение сразу исчезло. Я стал наблюдать за стремительно движущейся навстречу землей. Когда моее тело меняло положение, она приближалась откуда-то сбоку. Любопытно наблюдать землю, приближающуюся со скоростью около 200 километров в час и притом сбоку! Вверху я видел свои ноги. Этот простой факт тоже почему-то действовал на меня успокаивающе. Тогда я заставил себя считать медленней и громче, так, чтобы слышать свой голос, заглушаемый свистом воздуха.

…»Двадцать»! До земли оставалось не более 500 метров. Я выдернул кольцо и ощутил очень сильный рывок. Наступила удивительная тишина. В глазах расходились радужные круги, голова наливалась тяжестью. Но это быстро прошло, и я благополучно приземлился вблизи трибуны. Оглянувшись, стал искать глазами товарищей по прыжку. Их почему-то не было видно. Оказалось, что Стороженко отделился от самолета не менее «удачно», чем я. Он быстро вошел в штопор, открыл парашют, и его отнесло за пределы аэродрома. Не обошелся без приключений и Зелинский. Между прочим, этот смелый парашютист, инженер по профессии, обладая слабым зрением, прыгал в очках. Вернее, перед прыжком очки он снимал, а затем, открыв парашют, снова надевал их. Зелинский тоже попал в штопор и выдернул кольцо на такой небольшой высоте, что никто не успел заметить, как он приземлился за ангаром.

Когда я освобождался от лямок подвесной системы, ко мне подъехал на мотоцикле с коляской военный.

- Товарищ Ворошилов просит вас на трибуну.

«Меня приглашает товарищ Ворошилов!» - я недоверчиво поглядел на военного. Он встретил мой взгляд, понимающе улыбаясь:

- Оставьте парашют - его сложат. Пойдемте!

Взволнованный, поднялся я на трибуну и шагнул навстречу Клименту Ефремовичу. Словно не замечая моего смущения, он поздравил меня и пожал мне руку. Трудно передать, насколько я был растерян. А тут еще кто-то подвел меня к установленному на трибуне микрофону:

- Расскажите, как вы добились такого мастерства.

Я не мог похвалиться ораторским искусством. Но делать нечего - пришлось выступить. Конечно, я умолчал насчет «такого мастерства» и тем более насчет того, что это был всего лишь четвертый мой прыжок. Я говорил о советской молодежи, которая имеет все возможности для овладения самолетом, планером, парашютом; рассказал о безотказности наших парашютов, о том, что знание своего дела, тренировка позволяют выполнить любой сложный и трудный прыжок.

- Ну, известный парашютист, будешь еще прыгать? - спросил Московский, встретив меня около трибуны.

- Обязательно буду, Яков Давидович! Только почему «известный»?

- А как же? Сколько там у тебя прыжков - пятьдесят или шестьдесят, что ли?… Ага, покраснел! - засмеялся он. - То-то, чтобы больше девушкам не врать. Понял?

О моем затяжном прыжке и удачном приземлении вблизи трибуны говорили парашютисты. Я чувствовал себя героем и не особенно задумывался над тем, что счастливо избежал штопора, с которым не смогли справиться даже инструкторы Стороженко и Зелинский. Вскоре мое зазнайство было наказано.

При следующем затяжном прыжке вес наспинного парашюта перевернул меня лицом вверх и я вдруг стал все быстрее вращаться вокруг невидимой вертикальной оси, находящейся около груди. Моя голова описывала маленькие круги, а туловище - большие. Это «веселое удовольствие» и называется плоским штопором в отличие от вертикального, при котором тело оказывается под большим углом к горизонту.

Вначале я не очень испугался и вспомнил, что штопор можно прекратить, меняя положение тела. Я сгибал колени, манипулировал руками и ногами, но вращение продолжалось. Потеряв счет секундам и боясь, что до земли осталось недалеко, я безуспешно пытался повернуться, чтобы поглядеть вниз.

Между тем, при знании дела борьба со штопором не так уж сложна. Меня вращало в правую сторону. Поэтому стоило мне согнуть ноги в коленях, а затем резко выпрямиться, выбросив вперед левую руку и спокойно выждав какое-то мгновенье, как вращение прекратилось бы. А я барахтался подобно упавшему в воду, не умеющему плавать человеку.

Каким- то образом я совершенно случайно сделал нужное движение, вдруг перестал вращаться и, увидев землю, с удивлением понял, что нахожусь еще на большой высоте. Штопор продолжался всего несколько секунд. Радоваться, однако, пришлось недолго. Меня опять перевернуло на спину, и тут пошла такая карусель, что я решил немедленно открыть парашют. Это мне удалось не сразу. Руку на вытяжном кольце я не держал и дотянулся до него с огромным усилием.

Надо мной распахнулся купол, но мои злоключения отнюдь не кончились. Повиснув под парашютом, я по инерции продолжал вращаться. Из-за этого стропы надо мной стали закручиваться, образуя толстый шелковый жгут и стягивая купол. Постепенно он мог сложиться, и тогда меня ждала бы печальная участь. Призвав на помощь хладнокровие, энергично двигая лямками, я приостановил вращение. Стропы медленно раскрутились в противоположную сторону и заняли нормальное положение. Ощущая головную боль и тошноту, я, наконец, опустился на землю.

Так я убедился в том, что парашютист должен уметь управлять телом при свободном падении.

Через несколько дней после этой истории я услышал в трамвае обрывок разговора:

- Подумать только - пролететь камнем в воздухе восемь километров… Да! Это настоящее мужество!

Я обернулся. Пожилой человек в пенсне, с седоватой бородкой, прятал в лежавший на коленях портфель газету, которую, видимо, только что показывал сидевшей напротив загорелой девушке в белой кофточке.

Успев заметить на первой полосе газеты чей-то портрет, я извинился и спросил, о ком идет речь.