Цирк "Гладиатор" - Борис Александрович Порфирьев

в России не знает профессиональную борьбу так, как знаете её вы. Я коммерсант, а не меценат. Поэтому от цирка я жду доходов, доходов и доходов. Я не буду вмешиваться ни на йоту в ваши дела — выдавайте мне только доход. Комбинируйте как угодно, выписывайте Поддубного и Готча, заставляйте чемпионов протирать лопатками наш новый ковёр — это зрителям нравится, надевайте на парней какие угодно маски, сделайте так, чтобы небу стало жарко, затмите Чинизелли, Маршана, Саламонского, Петрова и «дядю Ваню». У вас есть авторитет среди борцов и публики. Вы спортивный Дон — Кихот, и вам будут верить. За это вы получите такие деньги, каких не получает «дядя Ваня». У меня всё подсчитано и взвешено. Я вам буду платить в три раза больше, чем Маршан платит «дяде Ване». Обещаю сразу же издать вашу книгу — я её читал; тираж утроим, получите в пять раз больше, чем вам обещали. Кроме того, вы будете редактором журнала о французской борьбе — будете получать за редакторство и печататься на его страницах.

— Я согласен, — неожиданно для себя сказал Коверзнев.

Джан — Темиров остановился, посмотрел на карманные часы:

— Завтра в двенадцать подпишете контракт и получите деньги… К завтрашнему дню придумайте хлёсткое название для журнала. Сегодня двадцать первое марта — в середине апреля должен выйти его первый номер. Цирк откроется пятнадцатого мая. В течение месяца журнал должен поднять такую возню вокруг предстоящего чемпионата, чтобы ни один петербуржец не остался к нему равнодушен.

— Это мне нравится! — воскликнул Коверзнев.

Глядя одним глазом в небо, другим на Коверзнева, Джан — Темиров сказал:

— Борьба — зрелище народное. Мы исправим ошибку ведущих цирков и построим свой в рабочем районе, за Нарвскими воротами. Для чистой публики будут ложи. Сейчас я уезжаю — тороплюсь: пришёл вагон апельсинов. Завтра в двенадцать.

Он занёс ногу на подножку коляски, задумался. Потом произнёс:

— Да. Я слышал, с вас взяли подписку о невыезде и… всякие такие вещи… Когда начнёте по–настоящему работать — всё это будет ликвидировано.

По–демократически пожал руку. Минутой позже его коляска скрылась за горбом Аничкова моста.

Всё это произошло так быстро, что Коверзнев не мог опомниться.

Усмехнувшись, упрекнул себя за поспешность. Но в тот же момент попытался успокоить себя: ведь, конечно же, его идеи о честной борьбе не что иное, как никому не нужное донкихотство. Не надо забывать, что речь идёт о борьбе профессионалов, которые, по существу, являются теми же артистами, а не о борьбе спортсменов–любителей. Чемпионат — это труппа, и чтобы публика не скучала, надо труппу хорошо подобрать. Как и во всякой труппе, в ней должно быть строгое распределение ролей. Не им заведёна классификация борцов на «чемпионов», «гладиаторов», «апостолов» и «яшек». Главное, чтобы на все эти роли подобрать соответствующих артистов. Публика — дура, она не понимает борьбы.

Этот последний аргумент окончательно успокоил его. Ради чего он лез из кожи, голодал, сидел в кутузке, унижался перед редакторами, ломал копья?

Он отхлещет сейчас по щекам публику за все унижения! Он выставит на роль чемпионов самых настоящих «гладиаторов» с импонирующим сложением!

— Эврика! — воскликнул он вслух, остановился, не обращая внимания на движущуюся по Невскому толпу. Достал огрызок карандаша, подобрал обрывок газеты и, прижав его к стене, записал: «Гладиатор».

Так родилось название журнала; оно было мужественным и беспокоящим и понравилось Джан — Темирову.

Коверзнев с головой ушёл в дело; он почти не сходил с извозчика. Он гнал на Пушкарскую к Леониду Арнольдовичу Безаку — заказывал эскиз обложки для журнала. С Пушкарской надо было попасть на Суворовский — договориться об аренде или приобретении типографии. С Суворовского он мчался к Джан — Темирову согласовать текст рекламы; хозяин оказался на товарной станции (у него гнили апельсины) — Коверзнев скакал во весь опор туда. До шести вечера надо было успеть на Гороховую, № 16 — у портного Дальберга, поставщика всех борцов и артистов, взять фрак; вечером в новом фраке, с надушенной бородкой, в перчатках от «Боэ Сарда» он был в опере — разыскивал модного поэта, обещавшего для журнала стихи.

Дел у него сейчас было столько, что не оставалось времени на чтение газет. Однако сообщение о расстреле рабочих на Ленских золотых приисках заставило его забыть обо всём. Телеграмма на имя членов Государственной думы Милюкова и Гегечкори подействовала на Коверзнева ошеломляюще. Происшедшее казалось повторением девятого января.

В день получения телеграммы весь Петербург говорил о Надеждинском прииске. Коверзнев жадно прислушивался к случайно оброненным словам — старался найти объяснение случившемуся. Он сидел в «Вене», мешая ложечкой кофе, слушал. Повторяли имена Алексея Ивановича Путилова, барона Гинсбурга, знатных сановников, членов царской фамилии. Говорили, что таким людям нет смысла кормить рабочих гнилым мясом. Виноват во всём Белозеров — жестокий, жадный человек, дослужившийся от должности конторщика до должности администратора с окладом 150 тысяч в год. Рядом с ним называли имена прокурора Преображенского и следователя Хитуна. Однако всех больше ругали жандармского ротмистра Трещенкова, встретившего делегацию свинцом; откуда–то стало известно, что шесть лет назад он руководил кровавой расправой над сормовскими рабочими.

От всего этого хотелось выть… Успокаивало лишь одно: Государственная дума не оставит так это дело, виновники будут наказаны. Но воспоминание о 9 Января заставило Коверзнева подумать, что до виновников не так–то легко добраться.

На Невском появились усиленные полицейские наряды, дворники закрывали ворота, народ толпился стайками, беспокойно гудел.

Утром на Новообводном канале возникла демонстрация: толпа направилась к Варшавскому вокзалу, остановила трамваи. Коверзнев с трудом нашёл извозчика — помчался по делам.

В городе было беспокойно. Говорили, что бастовали десятки заводов. В эти дни министр Макаров на Запрос о Ленских событиях ответил: «Так было — так будет».

Но Коверзневу некогда было задумываться над происходящим — он крутился как белка в колесе, готовя к выпуску первый номер «Гладиатора». Наконец журнал был свёрстан. Коверзнев принёс его Мкртичу Ованесовичу и, обмакнув перо, дал подписать к печати.

— Про глориа эт патриа, — сказал он полуторжественно, полушутливо. — За славу и отечество.

Журнал — его детище — лежал на столе; во всю обложку была изображена цветная фигура гладиатора — в золотой каске, котурнах, с мечом.

Джан — Темиров поднял один глаз в потолок, замер на мгновение и размашисто вывел по гладиатору свою фамилию. И, небрежно швырнув курьеру журнал, сказал, обернувшись к Коверзневу:

— Едемте смотреть цирк.

Площадь перед Нарвскими триумфальными воротами была запружена народом. Толпа колыхалась, над ней вспыхивали кумачовые флаги, конные полицейские наступали на толпу, кричали что–то. Джан — Темиров