Диего Марадона - Я - эль Диего

Как и все в моей жизни, это тоже произошло мгновенно; в начале 1977 года, три месяца спустя после моего дебюта в «Архентинос». Я был в составе юношеской сборной, и мы проводили тренировочные матчи против первой сборной. Поэтому я всегда находился в поле зрения Менотти, который возглавлял национальную команду. В юношескую сборную меня пригласил дон Эрнесто Дучини, настоящий маэстро, и мы играли против таких грандов как Пассарелла, Хьюсмен, Кемпес, против таких монстров!

На одной из таких тренировок я, похоже, чем-то выделился, потому что «эль Флако»[6]6 решил поговорить со мной персонально. Каждое его слово отдавалось внутри меня в гробовой тишине, потому что он был… был для меня Богом! И он стоял рядом со мной и говорил только со мной. Он сообщил мне, что я приму участие в товарищеском матче против Венгрии, что это будет моим дебютом в сборной! Однажды я уже рассказывал об этом, и не думаю, что сейчас смог бы отыскать другие слова…

Когда занятие закончилось, Менотти отозвал меня в сторону и сказал: «Марадона, когда выйдете со стадиона, отправляйтесь в отель на сбор. Единственное, о чем я вас прошу – никому об этом не говорите. Если хотите, можете сказать своим родителям, но постарайтесь, чтобы эта информация не просочилась в печать. Мне бы не хотелось, чтобы поднялся ажиотаж»…

Я воспринял это спокойно. А на следующий день, утром, Менотти снова поговорил со мной: «Я хочу сказать вам, что если ход матча будет складываться удачно, если мы будем забивать, не исключено, что сыграете и вы».

Я продолжал оставаться спокойным. Не знаю почему, но эта новость меня обрадовала, и я ни о чем не беспокоился. Кроме всего прочего, многое зависело от самой команды. 27-го, в воскресенье, в день матча – великий день! — я не завтракал. Я хотел отдохнуть как можно дольше, и встал около 11 часов утра. Я умылся и до полудня смотрел телевизор в комнате отеля. После этого я спустился вниз и немного поболтал с ребятами, после чего мы пошли обедать. Закончив обед, я вернулся в свой номер и снова стал смотреть телевизор. Ну а в 15.30 мы отправились из отеля на стадион «Бока Хуниорс».

Когда микроавтобус остановился у ворот «Ла Бомбонеры», я начал понимать, где я нахожусь, и что со мной происходит. Я увидел огромное количество людей, которые приветствовали нас и выкрикивали разного рода советы, отчего у меня ноги зашлись мелкой дрожью… Я никогда не думал, что толпа может внушать такой страх!

Первыми на поле вышли игроки основного состава, затем уже мы, запасные… Когда я появился на газоне, услышал овацию публики, крики, я подумал, что все это обращено ко мне, что все на трибунах смотрят на Марадону. На самом деле, конечно, никто не должен был обращать на меня внимание, но тогда я представлял все именно так.

Начался матч, и сразу же в ворота венгров был назначен пенальти. Тогда я подумал: «Хорошо, это голеада, готовься, Диего». Однако, когда вратарь отбил мяч, я решил, что мои шансы принять участие в этой встрече не так уж и велики. Но тут последовал красивый гол Бертони, затем второй, третий… после каждого мяча, влетавшего в ворота соперника, я испытывал такое ощущение, словно мне под кожу вгрызался муравей. И я понимал, что если дело пойдет так и дальше, я обязательно сыграю.

Я сидел рядом с Моусо, за ним Пиццаротти, врач сборной Форт и Менотти. Шла 20-я минута второго тайма, когда эль Флако позвал меня: «Марадона! Марадона!», позвал дважды. Я поднялся и подошел к нему и понял, что буду играть. «Вы замените Луке. Делайте то, что умеете и двигайтесь по всему полю. Ладно?». Эти слова окрылили меня. Я начал разминаться и на ходу услышал, что трибуны начали скандировать мое имя: «Марадо-о-о-о, Марадо-о-о-о!». Я не знал, что со мной случилось – у меня задрожали ноги и руки. На стадионе стоял дикий шум: трибуны кричали, в голове у меня вертелись слова Менотти, а «Японец» Перес меня наставлял: «Давай, Диего, поднажми что есть силы!», и все это перемешалось. Я говорю об этом честно, тогда я просто дико боялся.

Я почти сразу же вступил в игру. Гатти выбил мяч, и Толо перепасовал его мне в одно касание. Он это сделал специально, видимо, таким образом хотел показать, что меня приняли в команду. Он переправил мне его быстро для того, чтобы я почувствовал уверенность в своих силах, почувствовал мяч. А я пасом вразрез между двумя венграми отправил мяч Хьюсмену. С этого момента я уже полностью успокоился. Меня поддерживал Вилья, обо мне заботился Гальего, Карраскоса мне кричал: «Хорошо, хорошо!», хотя я еще не сделал ничего такого.

Матч закончился и первое поздравление я получил от Гальего: «Я всегда хочу тебя видеть таким, Диего!». «Таким!». Я не поверил ему. Домой отправился я вместе с отцом и Хорхе Цитершпиллером. Поужинал и включил телевизор для того, чтобы посмотреть матч в записи. И тогда я понял, что очень сильно ошибался. В одном из эпизодов я сделал передачу Бертони на правый фланг, он вернул его мне, после чего я попытался обвести соперника и сделал это накоротке. А потом я увидел, как венгр что есть силы саданул мне по ноге, когда я уже был без мяча. Но видеть это по телевизору было не так больно, и я отправился спать. На этот раз мне ничего не снилось, и я спал спокойно, как никогда в жизни.

Я окончательно остановился в домике на улице Архерич, вместе со всей моей семьей. Это был типичный для этого района домик. Мы жили в глубине двора, а напротив нас проживала семья Вильяфанье: дон Коко, таксист и страстный поклонник «Архентинос Хуниорс», дона Почи, домохозяйка, и… Клаудия. Думаю, что мы с ней начали посматривать друг на друга с самого первого дня, как я там поселился в октябре 1976 года. Она смотрела на меня из окошка, когда я выходил из дома, и мне становилось не по себе. Вдохновила она меня восемь месяцев спустя. Если быть совсем точным, 28 июня 1977 года. Я отправился танцевать в самое популярное место нашего района: эль Сосиаль и Депортиво Парке, где проводились сумасшедшие вечеринки. После двух часов ночи начинались медленные танцы, и это был кульминационный момент. Я остановил свой красный Фиат-125 у входа… Она была там, со своими подругами по школе. Мы вдвоем прекрасно знали, что за нами наблюдают, и стоило мне только едва заметно кивнуть головой, как она шагнула мне навстречу. Я помню все те слова, которые мы тогда друг другу сказали, и эти слова не оказались лишними. С этого самого момента мы – Диего и Клаудия… Ей пришлось привыкнуть ко многому: однажды я вернулся домой очень поздно, практически утром, не заснул ни на минуту, помылся и поехал на тренировку. Мой отец слышал, как я пришел, но ничего мне не сказал. В полдень, когда я приехал назад, то увидел, как он на повышенных тонах разговаривает с Клаудией: «Ты не можешь заставить его лечь спать так поздно! Ты должна больше заботиться о нем, ему же ехать на тренировку!». Я был готов провалиться со стыда под землю, и в ту ночь с Клаудией у нас так ничего и не получилось.

Глава 2

ВЗРЫВ

«Архентинос Хуниорс», Аргентина-78, Япония-79

Мне предложили взять реванш за Мундиаль-78. И в Японии я сделал это.

Думаю, что я мог бы сыграть на Мундиале-78. Я был на пике формы, отточил свое мастерство и чувствовал себя уверенным как никогда. Но то, что произошло… Я плакал очень много, плакал так, что… Я не плакал так даже в 1994 году, когда приключилась та история с допингом. Для меня два эти случая – две самых больших несправедливости, допущенные по отношению ко мне. Я не простил и никогда не прощу этого Менотти – я продолжаю чувствовать себя так, словно от меня убежала черепаха. Но в то же время у меня никогда не возникло к нему ненависти. Ненавидеть – это не то же самое, что и не простить. По крайней мере, я так думаю. Поэтому я говорю, что мое представление об эль Флако, о его мудрости, никогда не изменится.

Было 19 мая, и на Хосе К.Пас в усадьбе Наталио Сальватори, где игроки национальной команды проводили сборы, шел дождь. Эль Флако собрал нас всех, 25 человек, в центре поля, на котором мы тренировались. В сборной было пять игроков, выступавших на позиции «десятого номера»: Вилья, Алонсо, Валенсия, Бочини и я. Мне кажется, что из нас пятерых Менотти больше нравился Валенсия, потому что именно он открыл этого футболиста; затем Вилья. Алонсо он позвал потому, что в его поддержку прошла масштабная кампания в прессе и потому, что не знал, кого еще можно позвать; Бочу – потому что понимал его, как никого другого. А меня, наверное, потому, что просто пришло мое время.

За день до этого в расположение сборной приехал Франсис, он застал меня в номере плачущим… Поэтому я говорю, что мне дорого стоил этот вызов в сборную. Когда все узнали новость о том, что Браво, Боттанис и я остались вне команды, очень немногие подошли ко мне со словами утешения – Луке, Толо Гальего… И больше никто. В этот момент они были слишком великими для того, чтобы тратить время на утешение какого-то паренька. Я не говорю, что они повели себя со мной плохо, но… Каждый хотел бы сыграть на своем первом мундиале, и каждый бы дорожил этим шансом. Кто должен был воспользовался заступничеством Менотти, тот воспользовался, кто полагался на Писсаротти – тоже. Все это очень легко понять; в футболе дела обстоят таким образом со «звездами», а я был всего лишь еще одним пареньком. Сейчас, по прошествии времени, все это кажется логичным. К примеру, то, как поступил Боттанис, мне не понравилось, но он решил остаться потому, что таков уж его характер. Я же не оставался там больше ни секунды; я уже не чувствовал себя членом группы. Лучше было уйти.